Когда говорит кровь - Михаил Александрович Беляев

большого кувшина свои обвисшие груди вином, которое слизывали две совсем юных девицы. Рядом с ней трое солидного вида мужчин о чем-то горячо спорили, то и дело, срываясь на крик, причем один из них ласкал рукой сидевшего у него на коленях юношу. Чуть поодаль, разложившись прямо на коврах, несколько пар занимались любовью, а рядом с ними, в лужах вина, валялись уже бесчувственные гости.

Весь зал был сплетением разврата, пьянства, обжорства и веселья, явно продолжающихся уже много часов. И хотя Джаромо и не видел лиц гостей, он точно знал, что за масками животных, птиц и рыб, скрывались очень многие знатные и богатейшие люди государства. Весьма хорошо ему знакомые.

Но глазеть по сторонам, пытаясь угадать, какой сановник, военачальник, жрец или старейшина, скрывался за тем ли иным животным, у него не было никакого желания. Как и участвовать в этой пьяной оргии. Ведь единственная причина его визита находилась на противоположной стороне зала. Там, в окружении танцовщиц и музыкантов, на ложе, которое больше подошло бы царям старины, полулежала-полусидела хозяйка дома и праздника – Ривена Мителиш. В отличие от остальных гостей, она не была обнажена – ее тело прикрывала перевязанная тонким пояском короткая накидка из синего шелка, а лицо скрывала золотая маска львицы, поверх которой сверкала яркими самоцветами диадема.

К ней, продираясь сквозь пирующих, и направился Великий логофет. То и дело кто-то пытался затянуть его за стол или всучить ему кубок с вином, но Джаромо ловко уклонялся и огибал гостей и прислуживающих им рабов и рабынь. Сегодня все они одинаково не стоили его времени. Сегодня он не собирался играть в свою обычную игру, подкупая, обольщая и заманивая в ловушки высший свет столичного города. Сегодня, он был тут не по делам государства, но по своей воле. По своему желанию. И ему нужен был лишь один человек – Ривена Мителиш

Стоило Великому логофету подойти, как вдова сразу же приподнялась и села. Их взгляды встретились и несколько мгновений они смотрели друг на друга молча. Неожиданно женщина поднялась со своего ложа и, взяв его за руку, потянула куда-то прочь из зала приемов. Но не на открытый балкон, где обычно они переговаривались с глазу на глаз, отдыхая от шума пирующей толпы, а в одну из боковых дверей. Джаромо не сопротивлялся и ни о чём не спрашивал, позволив хозяйке дворца вести его за собой, по пустым галереям и коридорам. Он доверял ей. А ещё, ему страстно хотелось, чтобы кто-то вновь повел его за собой.

Поднявшись на второй этаж, они оказались в просторных светлых покоях, посередине которых располагалась большая кровать. Всё также без слов хозяйка дома скинула с себя накидку и маску, и сняла её же с Великого логофета. Она села на просторное ложе и силой увлекла его за собой, под покрывало, оплетая руками и ногами и крепко прижимая к своему телу.

Он было хотел отстраниться от женщины, чья голая кожа и тепло были столь непривычны для его тела, хотел объясниться с ней и уже даже начал что-то говорить, но вдова лишь крепко прижала палец к его губам, а потом сжала его ещё сильнее ногами. И тут Великий логофет к своему удивлению понял, что его глаза наполняются слезами. Крупные капли тяжелой соленой воды набирались по уголкам его век, желая покатиться по его щекам и упасть на шею обнимавшей его женщины. И он понял, что больше не может и не хочет их сдерживать.

Великий логофет зарыдал. Он рыдал навзрыд, всхлипывая и трясясь, пока тонкие женские пальцы бережно гладили его голову и волосы. Слёзы, так давно застоявшиеся в его глазах, теперь лились прямо на плечи и груди Ривены, а она, словно заботливая мать или кормилица, шептала что-то нежное и успокаивающее. Тепло, живое тепло чужого тела, поглотило Великого логофета. Он уже и забыл, каково это, чувствовать своей кожей, кожу другого человека. Как прижиматься и обнимать. Как ощущать жар дыхания. И он потерялся в этом тепле, растворяясь в мягкой нежности чужого тела, что обволакивала его и дарила ему покой, заживляя зияющие раны на его истерзанном сердце и успокаивая измученную душу.

Тепло поглотило Великого логофета без остатка. Оно забрало его всего, целиком и полностью. Джаромо Сатти провалился во тьму. В беспросветную тьму забытья, в котором не было места ни снам, ни мыслям, ни тревогам, ни воспоминанием. Лишь бесконечный покой. И жар чужого тела. Жар, подаривший ему спасение.

Прохладный ветерок пробежался по обнажённому телу Великого логофета. Жар живого тепла исчез и Джаромо почувствовал, как по его коже пробегают мурашки. Он открыл глаза и посмотрел по сторонам. Он всё также лежал в спальне Ривены Мителиш, но на постели он был один, а за большим открытым окном, объятые ярким багряным пламенем, проплывали кучерявые облака.

Небо, которое он неплохо видел даже не поднимая головы, было вечерним, даже закатным. А когда Джаромо приехал в этот дом было ещё совсем раннее утро. Неужели он проспал почти целый день?

Великий логофет приподнялся на локтях и огляделся. Недалеко от окна, обхватив колени рукой, сидела русоволосая девочка лет десяти. Прямо перед ней лежала россыпь окрашенных в разные цвета камешков, которые юная служанка передвигала, внимательно проговаривая что-то одними губами. Поймав на себе его взгляд, она тут же вскочила, задвинув ногой камешки, и низко поклонилась.

– Благостного пробуждения вам почтенный господин,– проговорила она, хлопая пышными ресницами.

– Какое нынче время, дитя?

– Время заката. Близится к концу второй день Летних мистерий, господин.

– Что? Второй день? – удивленно моргнул Великий логофет. По всему выходило, что он проспал больше суток.

– Да, господин. Нынче в городе славили Бахана. Я точно запомнила. Повсюду пахло хлебом и мясом. И нас кормили очень по вкусному.

Джаромо тяжело вздохнул, осознавая, как много он потерял времени.

– Будь добра, дитя, позови ко мне свою хозяйку.

– Сие мгновение, господин, она и сама просила ей сообщить, как только вы проснетесь,– с низким поклоном ответила девочка и торопливо покинула спальню.

Джаромо поднялся с ложа и подошел к окну. Вид из него открывался на внутренний сад и неровные ряды особняков, уходивших вдаль к морю. Как и вчера, Палатвир был безлюден. Если девочка ему не врала, а для лжи у неё точно не было никакого резона, то он умудрился отдать сну непозволительно много времени. Свежесть в мыслях и разливающаяся по каждому мускулу тела бодрость подтверждали еë слова. У него снова были силы. Силы чтобы действовать, думать, планировать. И