Владимир Набоков: русские годы - Брайан Бойд

(Это вычеркнутое «Ищет работу, пока» выдает Набокова.) Три дня спустя он снова пишет Струве: «Мне даже трудно выразить, как меня волнует надежда на возможность устроиться в Англии. Это для меня вопрос жизненной важности. Умоляю Вас также сделать все возможное в смысле вечера. Я знаю, что Вам приходится не легко, но если бы Вы знали, каково мне сейчас — просто погибаю»12.

Его мать тем временем погибала в буквальном смысле слова. Набоков выехал в Лондон 1 апреля, до получения известий о том, что ее положили в больницу, в общую палату, ибо на большее у нее не было средств. Что касается самого Набокова, то в Лондоне он неожиданно устроился как нельзя лучше. Он остановился у Саблиных, в доме бывшего российского поверенного в делах, сменившего на этом посту Константина Набокова, и дворецкий, «совершенный Jeeves»[157], искавший способа при случае избавиться от нелепой шляпы гостя, приносил ему завтрак в постель. В обширной лепидоптерологической коллекции Британского музея Набоков проверил, нет ли там других экземпляров той интересной бабочки, которую он поймал в Мулине, но ничего не обнаружил. 5 апреля он выступает с чтением своих новых русских работ в гостиной Саблиных. Неделю спустя он читает главу «Подлинной жизни Себастьяна Найта» на обеде, организованном Струве в доме его приятельницы, Ангелики Харрис (русской по происхождению), и ее мужа Алана (издателя по роду деятельности). Цель этого вечера состояла не только в демонстрации набоковских писаний об ускользающем прошлом, но и в сборе пожертвований и в обсуждении перспектив его туманного будущего. Забрезжила надежда получить работу на русском отделении университета в Лидсе, но тут же испарилась13.

В последнюю неделю апреля Набоков возвращается в Париж и переезжает с женой и сыном в убогую квартиру на рю Буало, 59, где у них по крайней мере были две комнаты, кухня и ванная. Нашлось место и книгам, и бумагам, доставленным из Германии, где они находились на хранении14.

2 мая в Праге скончалась Елена Набокова. Набоков вошел в комнату, где его друзья Георгий Гессен и Михаил Каминка весело готовили для него какой-то розыгрыш. «„Сегодня утром у меня умерла мать“, — сказал он буднично, ровным голосом и только быстро потер себе лоб кончиками пальцев»15. После безвременной гибели отца самой большой трагедией его жизни в Европе было то, что он не мог помогать матери и часто бывать у нее, как ему этого хотелось. За последние семь лет он провел с ней лишь несколько недель весной 1937 года; он не навестил ее во время ее последней болезни; и теперь ему приходилось смириться с тем, что он не будет на ее похоронах. Набокова глубоко беспокоила судьба его восьмилетнего племянника Ростислава, сына сестры Ольги, которого воспитывала мать. При всей своей любви к мальчику он вынужден был признать, что помочь ему не в состоянии. После войны, когда в Чехословакии установился коммунистический режим, он предпринял попытку вывезти Ростислава в Америку, но было уже поздно.

В апреле Набоков получил письмо от Евгения Винавера — брата одного из соратников В.Д. Набокова по конституционно-демократической партии, а ныне профессора французского языка в Манчестере — с приглашением выступить у него в университете. Винавер заинтересовался французским эссе Набокова о Пушкине и теперь просил его прочитать доклад о каком-либо аспекте франко-русских литературных связей. Университет брался оплатить расходы и лекцию16. А что, если это та самая возможность, которой он ждал?

31 мая Набоков снова приезжает в Лондон и останавливается на этот раз в семье Веры Хэскелл (чей муж приходился родственником Алданову). Ее сын Фрэнсис, тогда еще ребенок, вспоминал впоследствии, как Набоков, знавший о его увлечении бабочками, приходил по вечерам поболтать к нему в детскую17. Вероятно, Набоков выступил с докладом в Манчестере, но дальше этого дело не пошло, и он так и не нашел работы в Англии.

Какое-то время казалось, что надежды Набокова получить место в Америке близки к осуществлению. Михаил Карпович, профессор истории Гарвардского университета, с которым Набоков познакомился и подружился в Праге и Берлине, сообщил ему, что его бывший студент Филип Моузли, ныне преподаватель в Корнеле и большой поклонник Сирина, хотел бы пригласить его к себе в университет по временному контракту (с возможным его возобновлением). Набоков немедленно телеграфировал о своем согласии, однако и этот путь к спасению оказался перекрыт, и Набоков попадет в Корнель уже американским гражданином, когда ему будет под пятьдесят18.

III

14 июня, в тот самый день, когда Набоков возвратился из Лондона в Париж, умер его друг Владислав Ходасевич, которого он считал «крупнейшим поэтом нашего времени». Последний раз Набоков виделся с Ходасевичем месяц назад. Когда он снова зашел к нему 21 мая, состояние больного раком Ходасевича было настолько тяжелым, что он не смог принять друга. Набоков был на его похоронах и написал великолепный некролог для «Современных записок»19.

Набоков не надеялся, что сможет летом 1939 года вывезти семью на отдых, но его переводчикам удалось пристроить что-то из его вещей (возможно, рассказ «Картофельный эльф», напечатанный позднее в том же году в журнале «Esquire»), и неожиданно появилась возможность попутешествовать. Оставив за собой парижскую квартиру, Набоковы отправляются в конце июня в Савойские Альпы. Они заранее зарезервировали номера в пансионе «Бриандон» в поселке Сейтене, однако по приезде нашли их неподходящими, и хозяйка пансиона подыскала им приятные тихие комнаты в доме своих знакомых. Дмитрия почти так же, как его отца, радовали иные края, иная фауна — чего нельзя было сказать о еде. После второго приступа расстройства желудка у сына родители решили спуститься с гор. Они купили железнодорожные билеты до Канн, однако никаких определенных планов у них не было. В поезде попутчики-французы предупредили Набоковых, что устроиться в Каннах в разгар сезона невозможно. Почему бы не выйти во Фрежю?

Так они и сделали. Набоков повел Дмитрия на пляж, а Вера тем временем отправилась на поиски жилья в Сан-Айгюльф. Пока ее не было, сам Набоков успел найти приятный русский пансион под названием «Родной». Они сняли две комнаты, которые были свободны до начала августа, а затем энергичная хозяйка пансиона — наполовину полька, наполовину русская — устроила их в частный дом неподалеку, где они заняли весь первый этаж. И здесь, и там они жили рядом с широким песчаным пляжем, на котором все лето проводили почти каждый день20.