Владимир Набоков: русские годы - Брайан Бойд

VIII

«Подлинная жизнь Себастьяна Найта»

«Подлинная жизнь Себастьяна Найта» выдает себя за историю жизни писателя Себастьяна Найта (родился в 1899 году в Санкт-Петербурге от матери-англичанки и русского отца; умер в 1936 году), которую в том же 1936 году пытается исследовать и записать его сводный брат В. (родился в 1906 году от второй, русской жены отца)46. Эмигрировав в 1919 году из России, В. и его мать обосновались в русском квартале Парижа, а Себастьян отправился в Кембридж и обрубил все связи с родным языком и со своим прошлым. Еще в Петербурге Себастьян пользовался фамилией матери, рисуя под своими стихами шахматного коня вместо подписи[155]. Из Кембриджа он переезжает в 1924 году в Лондон, где встречает Клэр Бишоп, которая становится его идеальной любовницей и музой, и где его литературный талант расцветает. За границей повзрослевший В. лишь два раза, да и то ненадолго, встречается с братом — в 1924 и 1929 годах; в январе 1936 года он получает от Себастьяна письмо, написанное, к его удивлению, по-русски, а вскоре после этого приходит телеграмма от его врача. В последнем романе Себастьяна говорится о некоей неземной тайне, которую умирающий герой готов, кажется, поведать миру. В., прочитав книгу, мчится в Париж, надеясь услышать эту тайну из первых уст, — но не застает брата в живых. Он начинает исследовать прошлое Себастьяна и приходит к мысли, что он сможет понять сердечную боль, мучившую брата в последние его годы, только если найдет неизвестную русскую возлюбленную, которую тот встретил в 1929 году.

«Подлинная жизнь Себастьяна Найта» обнажает свои приемы гораздо сильнее, чем любое другое произведение Набокова, словно рентгеновский снимок усмехающегося фокусника. Прежде всего забавны в книге комические неудачи самого биографа: сначала В. вспоминает жизнь братьев в отчем доме (хотя даже там каждый из мальчиков жил собственной жизнью) и приводит пространные и благожелательные воспоминания кембриджского друга Себастьяна; но затем Себастьян постепенно исчезает из поля зрения, лишь иногда мелькая в случайных зеркалах; и наконец в конце книги все погружается во мрак, когда рассказчик медленным, как в ночном кошмаре, спринтом несется к умирающему Себастьяну и осознает ужасную недостижимость мертвых. Подобных проблем не знает другой биограф Себастьяна, мистер Гудмен, некогда его секретарь, — беспринципный спекулянт на литературном рынке, — который просто-напросто подменяет жизнь писателя социологическими обобщениями и с легкостью объясняет его смерть неспособностью чувствительной души пережить моральную тревогу эпохи. «Какой эпохи?» — недоумевает В., который знает, что прошлое состоит из частностей и что Себастьян был прежде всего индивидуальностью. В. пародирует представление о существовании магической формулы, способной открывать двери в чужое прошлое, и показывает запертые ворота и нарисованные арки-обманки, которые преградили ему путь. Однако каким-то образом ему удается воссоздать сам склад ума Себастьяна, его насмешливое презрение к мертвым идеям, ход коня его мысли, его завораживающе странные романы. Как биография писателя, книга В. может служить образцом: пробелы в жизненной истории Себастьяна не имеют значения, ибо его искусство и сознание остаются неоскверненными. Самоосознанное пародирование ограниченности биографического жанра превращает труд В. в игру-размышление о том, что личность человека и тайна его прошлой жизни неприкосновенны.

Хотя время распадается и ускользает снова и снова, не впуская нас в частную жизнь Себастьяна, мы, несмотря на все преграды, все же проникаем в нее. Прелесть истории придает теплое, понимающее сочувствие, с которым относится к Себастьяну его возлюбленная, Клэр Бишоп, идеальная спутница Себастьяна, его редактор и читательница, несущая в себе трогательную обреченность. Обнаружив, что он унаследовал от матери смертельный недуг — грудную жабу, Себастьян теряет душевный покой и воображает, что его счастье с Клэр — это отвлекающая уловка, западня, в которую заманила его смерть. Он бросает Клэр ради другой женщины, которая губит его. Хотя Себастьян с самого начала отдавал себе отчет в том, что она принесет ему лишь несчастья, он продолжает ее домогаться.

По мере того как В. продолжает розыски последней роковой возлюбленной брата и приближается к концу его жизни, мы все острее и острее чувствуем, что сами романы Себастьяна каким-то образом предвосхищают поиск или же, наоборот, поиск каким-то образом повторяет романы. Нам кажется, что это крещендо отголосков вот-вот разрешится, ибо книга все настойчивее обещает, что скоро мы услышим все проясняющие откровения умирающего Себастьяна — а это, в свою очередь, воспроизводит структуру его последнего романа. Вслушиваясь в дыхание спящего пациента, В. испытывает чувство глубокой духовной общности с ним, которое пронизывает все его существо. Однако, как вскоре выясняется, произошла страшная ошибка. Когда взволнованный В. по буквам назвал фамилию «Knight», пояснив, что это английское имя, больничный служитель-француз направил его в темную палату некоего Кегана. «О-ля-ля! — восклицает смущенная медсестра, обнаружив ошибку. — Но русский господин вчера умер». На этом роман заканчивается, и В. говорит, что «те немногие минуты, которые я провел, прислушиваясь, к тому, что принимал за его дыхание», полностью изменили его жизнь, ибо он понял,

что душа — это лишь форма бытия, а не устойчивое состояние, — что любая душа может стать твоей, если ты уловишь ее извивы и последуешь им. И может быть, потусторонность и состоит в способности сознательно жить в любой облюбованной тобою душе — в любом количестве душ, — и ни одна из них не сознает своего переменяемого бремени. Стало быть — я Себастьян Найт. <…> Я — Себастьян, или Себастьян — это я, или, может быть, оба мы — кто-то другой, кого ни один из нас не знает.

Как следует понимать этот ошеломляющий финал? Не переросла ли одержимость, с которой В. всегда относился к сводному брату, в своего рода просветленное безумие? Вполне возможно — но ведь последним замыслом Себастьяна была биография вымышленного лица, биография-пародия, то есть сама книга «Подлинная жизнь Себастьяна Найта», как кажется, перекликается по тону и новаторской стратегии с работой самого Себастьяна; и В., и Себастьян пишут по-английски, но в конце концов Себастьян осознает себя неистребимо русским, каковым В. был всегда; лишь буква «v» отличает русского Севастьяна от англичанина по имени «Sebastian».

Или же, быть может, сам дух Себастьяна соучаствует в поисках брата, «осознанно переселившись» в его душу? В. не покидает смутное ощущение, что у него есть какой-то тайный помощник. В тот момент, когда он, кажется, зашел в тупик в поисках возлюбленной своего брата и думает, что ему, возможно, придется оставить портрет Себастьяна намеренно незавершенным, он встречает человека по фамилии Зильберман, который предлагает взять на себя сыскную работу. Через неделю этот странный незнакомец приносит ему фамилии четырех русских женщин, которые останавливались в одном отеле с Себастьяном в 1929 году. Благодаря списку Зильбермана В. попутно узнает о первой любви Себастьяна, Наташе Розановой, о чьем существовании он не подозревал и чей роман с Себастьяном отчасти объясняет его увлечение Ниной Речной. Дело обстоит так, словно бы само решение В. примириться с незаконченностью портрета, а может быть, желание пародировать любую попытку создания законченной биографии заставило тень Себастьяна явиться еще на пару сеансов.