Владимир Набоков: русские годы - Брайан Бойд

Часть второй недели февраля Набоков провел в постели с бронхитом — тогда они еще жили в неудобной квартире на рю де Сайгон, 8, откуда вскоре переехали в район Порт де Сан-Клу, сердце более бедного русского Парижа, поселившись в небольшом, обшарпанном отеле с громким названием «Отель Рояль Версаль», рю ле Маруа, 31, где также снимали комнаты Август Каминка с женой. Куда бы они ни переезжали, Париж неизменно угнетал Набокова и навсегда запечатлелся в его памяти как серый мрачный город на Сене. Сидя за столиком кафе «Дё Маго» с Георгием Гессеном и своим французским переводчиком, Набоков поносил Париж. Он называл его по-русски «Париж», что звучало как французское «Pas riche» — «бедный»5.

Еще в январе, когда Набоков торопился закончить «Подлинную жизнь Себастьяна Найта», ему неожиданно пришла в голову идея новой книги: «Новый замысел мелькает, как гора в моем вагонном окне, то слева, то справа, — и скоро высажусь и полезу — слышу уже грохот осыпей»6. Трудно сказать, что именно это была за идея, но думал он о русском произведении. Он все еще не был готов отказаться от русского языка, все еще принадлежал русской эмиграции, все еще не видел реальной возможности переезда в Англию или Америку. Репутация Набокова гарантировала его произведениям место на страницах лучших эмигрантских журналов. «Современные записки» или «Русские записки» были не в состоянии выплачивать такие гонорары, которые мог бы предложить какой-нибудь английский или тем более американский издатель; но кто знал, захотят ли эти издатели с других берегов его вообще печатать? Никто пока не заинтересовался его автобиографическими этюдами, и на протяжении последующих двух лет одно издательство за другим будет отвергать «Подлинную жизнь Себастьяна Найта».

Помимо практических дел Набокова беспокоили и проблемы творческие. В течение всего 1939 года кинетическая энергия «Дара» почти не угасала. Еще прошлой осенью, в октябре, Набокова порадовало известие о том, что Абрам Каган, возглавлявший издательство «Петрополис» в Берлине, пока Гитлер не выпихнул его из Германии, согласился издать «Дар» целиком, включая еще не напечатанную четвертую главу. К декабрю, по его сведениям, роман уже должен был поступить в типографию. До сих пор неясно, почему запланированное издание не увидело свет, но «Дар» по-прежнему тревожил воображение Набокова. Однажды — очевидно, это было в 1939 году — он пообещал Алданову новую книгу — продолжение «Дара», который и без того был самым длинным из всех его русских романов6. На деле к концу года задуманное продолжение «Дара» превратилось в совершенно самостоятельный роман — «Solus Rex». Однако до тех пор, пока процесс расщепления замысла окончательно не завершился, Набоков, кажется, лелеял идею двухтомного «Дара». То, что забрезжило в его сознании в январе, было, вероятно, либо первым проблеском второго тома, либо планом некоего приложения к роману, которое, как нам доподлинно известно, он в какой-то момент намеревался добавить к первому его тому, поместив после рассказа «Круг», становившегося, согласно этому замыслу, первым приложением.

Скорее всего, именно весной 1939 года Набоков и написал это до сих пор не опубликованное «Второе добавление к „Дару“»8. В самом романе Федор принимается в 1927 году за биографию своего отца, но не заканчивает ее. Однако, когда он начинает собственно «Дар», во второй его главе он подробно рассказывает о работе над этой биографией и особенно о своих попытках мысленно пройти вместе с отцом весь маршрут его опасной и таинственной последней экспедиции. Во «Второе добавление» входят материалы, собранные Федором для незаконченной биографии. Он вспоминает, какую досаду вызывали у него в отрочестве лепидоптерологические справочники, не упоминавшие — дабы не утруждать начинающих собирателей — подвиды и локальные разновидности бабочек, — до которых на самом деле больше всего и охочи любознательные коллекционеры, — и особенно игнорировавшие фауну России. «Чешуекрылые Российской Империи» Константина Годунова (четыре тома из запланированных шести, 1912–1916), наоборот, вместили в себя все, о чем юный Федор (или юный Владимир) только мог мечтать. Федор цитирует «полнокровные и плавные периоды» из труда своего отца, в которых он видит ключ к собственному стилю, а затем подробно излагает революционные концепции таксономии, видов, эволюции, мимикрии, сформулированные отцом в его тридцатистраничной работе, которую он написал накануне рокового последнего путешествия. Несмотря на его абстрактный, специальный характер, «Второе добавление», особенно его начало, по изяществу и силе впечатления относится к лучшим образцам набоковской прозы. В наследии писателя нет другого произведения, где его любовь к бабочкам, его точная память, его склонность к метафизическому размышлению и его скрупулезное научное мышление были бы сплавлены воедино с подобным накалом.

II

Хотя даже после «Подлинной жизни Себастьяна Найта» Набоков не мог устоять перед своей русской музой, он все больше и больше утверждался в своем решении прорваться в англоязычный мир. Он заручился веским рекомендательным письмом от Михаила Ростовцева, известного археолога и историка Древнего мира из Йельского университета, которое должно было помочь ему в поисках какого-нибудь места в Англии, куда он в очередной раз отправил в апреле с двойной целью: выступить с публичным чтением и попытаться получить работу9. Он также составил рекомендательные письма, которые обещали подписать Бунин и Николай Бердяев10. (С последним он познакомился через их общего знакомого Фондаминского.) Он обратился к Глебу Струве с просьбой помочь ему — «ввиду его катастрофического безденежья» — устроить чтение английских произведений11. Поскольку Струве знал английский язык, Набоков не стал писать за него рекомендательное письмо, набросав лишь общий план:

Такой-то автор (разукрасьте). Пользуется широкой… но ввиду специфической роли писателя-эмигранта бедствует!!! талантлив!!! Гордость эмиграции!!! Новаторский стиль!!!.. Единовременное пособие или стипендию. Ищет работу, пока (вычеркнуто). Он ищет работу, и есть вероятность, что он ее получит, но для этого ему необходимо остаться в стране на несколько месяцев.

(Это вычеркнутое «Ищет работу, пока» выдает Набокова.) Три дня спустя он снова пишет Струве: «Мне даже трудно выразить, как меня волнует надежда на возможность устроиться в Англии. Это для меня вопрос жизненной важности. Умоляю Вас также сделать все возможное в смысле вечера. Я знаю, что Вам приходится не легко, но если бы Вы знали, каково мне сейчас — просто погибаю»12.