Клинок Тишалла - Мэтью Стовер

История эта не вполне убедила бригадира. Во-первых, трупов не хватало. В Яме томилось более тысячи пленников; он подозревал, что большинство их сбежало во время бойни, возможно, теми же катакомбами, как ни уверяли его недочеловеки, что это невозможно.

А во-вторых, пропал меч.

Косалл видели в руках пресловутого Райте – некоторые из Глаз Божьих подтверждали это, – но куда-то делся во время штурма. Обыск в здании ничего не дал, даже когда добровольцы, приданные 82-му батальону, обратились к своим хрустальным шарам и гадательным жезлам, рунным посохам и серебряным ножам, иглам на балансирах и маятникам из хрусталя, меди, золота или железа. В конце концов сошлись на том, что нынешний хранитель зачарованного клинка унес его в катакомбы под городом, чьи стены, как всем известно, задерживают и гасят магические вибрации. Спешные поиски, однако, можно было отставить: если меч действительно находился там, воспользоваться его силой было невозможно, а если неизвестный злоумышленник вынесет клинок на поверхность, об этом немедленно станет известно чародеям.

Этим бригадир вынужден был удовлетвориться, поскольку от него требовали подчиниться протоколу. Посланцы божественного Ма’элКота, то бишь 82-е подразделение по разгону демонстраций, должны были вместе со всей армией получить благословение патриарха с кафедры храма Проритуна, что перед Судилищем Господним, как только его святость изволит переоблачиться и целители наложат руки на полученные им в плену раны.

Одна мысль, правда, тревожила его. Один не в меру прозорливый мыслитель из числа колдунов-добровольцев высказал идею, что достаточно талантливый волшебник мог бы спрятать меч и на поверхности земли, скрыв его же силой как себя и клинок, так и чародейные щиты вокруг них. Таким способом адепт мог бы скрыться в буквальном смысле слова на глазах у противников: обнаружить его можно было лишь невооруженным глазом, защищенным серебряной сеткой, как на забралах шлемов социальной полиции.

Например, с нечаянной точностью предположил доброволец, чародей мог спрятать меч прямо за спинкой Эбенового трона в Палате правосудия, и никто бы не заметил.

8

С обостренной чувствительностью кречета в опутанках Эвери Шенкс чувствовала, как отвлеклись ее тюремщики.

Она все еще видела свое отражение в серебряных масках, искаженное, наполовину озаренное кровавым блеском костров за окнами, но знала: глаза под масками устремлены туда, куда вглядывался, прижавшись лицом к стеклу, марая его серыми амебами смрадного дыхания, Артуро Колберг.

Трудно было сказать, сколько часов она сидела так, терпеливо и молча, отгоняя от себя мысли. Часы ее остановились, затянутое облаками ночное небо за бронестеклянными окнами лимузина не позволяло следить за ходом времени. Единственным средством отмерять часы остались медленно ползущие по катетеру Веры желтые струйки. В тусклом свете Эвери Шенкс могла разглядеть, что пакет для сбора мочи заполнился наполовину.

Полиэтиленовый пакет, пустой и стерильный, она сама повесила рядом с нелепым огромным колесом инвалидной коляски за минуту перед тем, как ее, и Веру, и социальных полицейских, и тварь-Коллберга, и весь лимузин поглотил неслышный, сминающий рассудок рев не-взрыва, который смел грузовой фримод-терминал Студии, подменив его озаренным газовыми фонарями вокзалом. Звукоизоляция машины оказалась не в силах заглушить ужасающий лязг подъемного крана, который поднял лимузин с земли и опустил на низко посаженную конструкцию, в которой Эвери, опираясь на ограниченный опыт просмотра исторических сетефильмов, с некоторым трудом признала грузовую железнодорожную платформу.

На протяжении, казалось, нескольких часов поезд поминутно дергался, и лязгал, и фыркал, чтобы продвинуться на пару метров вперед, и снова застыть – по-видимому, шла погрузка.

Из салона машины убрали одно сиденье, чтобы поставить инвалидную коляску Веры, закрепив прибитыми сквозь ковер скобами. Эвери стояла на коленях рядом с девочкой, носовым платком утирая со лба лихорадочный пот, время от времени давая ей глотнуть из белой пластиковой фляги – производство «ПетроКэл», филиал «СинТека», – чтобы не пересыхало во рту.

Наконец поезд выкатился из-под колоссального бронестеклянного купола, подсвеченного изнутри газовыми фонарями, через джунгли угольно-черных домов, мимо поразительно высоких стен средневекового замка, озаренного случайно проглянувшей сквозь тучи луной и, наконец, вверх по пологому склону, чтобы остановиться здесь, на этом лугу, над кратером, по краям которого полыхали пять огромных костров.

Внизу, в кратере, на платформе среди хрупких лесов, стоял, простерши руки к невидимым звездам, Ма’элКот. Теперь, без сомнения, Ма’элКот, прежний Ма’элКот из «Ради любви Пэллес Рил». Покинув Полустанок, он первым делом призвал мощь своего, как он выразился, возвышенного «Я»: синяки поблекли, сошли вовсе, зажили, не оставив следа, грубо зашитые раны на лбу и щеке. Щеки и подбородок покрыла курчавая борода цвета полированной бронзы, грязно-карие глаза вспыхнули противоестественным изумрудным блеском. Сейчас воздух вокруг него светился сам собою: сфера в полтора раза больше самого кратера излучала призрачное сияние, подобно отражению луны в ручье.

Спокойно и обыденно, не пытаясь скрываться, чтобы не привлечь подозрительных взглядов из-под серебряных масок, Эвери открыла сумочку и вытащила флакон с капсулами теравила. Открыла, вытряхнула три капсулы на ладонь.

Даже этого слабого движения оказалось довольно.

– Что это? – прогудел приглушенный голос. Без оцифровки он звучал как-то странно – почти по-людски.

Прежняя Эвери Шенкс могла виновато шарахнуться; прежняя Эвери Шенкс могла отважиться на ложь. Нынешняя Эвери Шенкс пала слишком низко. Она протянула ладонь одному из соцполицейских – неважно какому, раз не смогла отличить, кому принадлежал голос, да и есть ли разница?

– Теравил, – прошептала она убито. – Успокоительное. Хочу спать.

– Хорошо.

Чувствуя на лице терпеливый взгляд из-под маски, она сунула капсулы в рот и продемонстрировала пустые ладони. Раскусила капсулы, морщась от едкой горечи, и, хорошо разжевав, уложила под языком склеенную слюной лепешку, делая вид, будто сглатывает.

Подхватив белую флягу, она сделала вид, что пьет, выталкивая размолотые капсулы снотворного сквозь соломинку в воду. Потом сделала глоток, чтобы прополоскать рот; те крохи препарата, которые попадут в желудок, не повлияют на привычные к химикатам нервы.

Но в сочетании с наркотиком, льющимся в вены девочки из капельницы, нескольких глотков отравленной воды будет довольно, чтобы убить.