Мемуары Дьявола - Фредерик Сулье

«Мы здесь еще долго будем?»

«Но, Дельфина, бал только начался».

«Все равно, — ответил избалованный ребенок, — мне скучно, я хочу уйти».

«Как хочешь, — ответил Матье Дюран, — но прежде я должен переговорить о делах с этими господами».

«Боже, папа! Вы думаете о делах даже на балу! Удивительно!»

«Гораздо удивительнее, — засмеялся господин де Беризи, — что в вашем возрасте и при вашей красоте вы на балу скучаете».

В тоне маркиза было столько великосветского шарма, что Дельфина почувствовала себя польщенной этим отеческим уроком.

«Господи! — вздохнула она. — Я скучаю, потому что мне нечем заняться».

«Э! Все идут танцевать, — ответил маркиз и обернулся к Артуру, который оставался рядом, — и вот молодой человек, который будет рад, я уверен, развлечь вас».

«Я буду счастлив!» — живо вскричал Артур.

Взгляд отца заставил его прикусить язык, а тем временем Матье Дюран говорил дочери:

«Ну же, Дельфина, хотя бы один танец, это такая безделица для целого бала».

Дельфина тут же с видом послушной маленькой пансионерки ответила жеманно:

«Я вам подчиняюсь, папа».

Затем, пока граф удалялся в сопровождении господина де Беризи и Матье Дюрана, она обернулась к Артуру и сказала:

«Как видите, я беру с вас пример и веду себя как очень послушная дочь!»

XIII

Афера

Пока Артур и Дельфина танцевали, оба обрадованные случаю, который соединил их, дав Артуру возможность поступить вопреки воле отца, а Дельфине — вопреки собственному капризу, господин де Лозере, маркиз де Беризи и Матье Дюран удалились в маленькую гостиную, где в одном из углов находился карточный стол, за которым в полной тишине играли в вист четверо игроков, и сели подальше от них. Первым заговорил господин де Беризи, он представил графа де Лозере и Матье Дюрана друг другу и сказал:

«Прошу прощения, господа, что вынужден досаждать вам делами во время бала, но случай слишком благоприятен, чтобы не ухватиться за него. Я вам говорил, господин Дюран, о лесе, который я продал. Так вот господин де Лозере, присутствующий здесь, является его покупателем. Согласно контракту, он должен выплатить мне всю сумму в течение трех месяцев. Эти деньги я собирался получить сам, но теперь хотел бы, с вашего позволения, господин граф, чтобы вы передали их в руки Матье Дюрана, который отныне управляет моими средствами, если, конечно, господин Дюран не будет против».

«Как вам будет угодно, сударь, — ответил Дюран, — я готов».

«С того момента, как расписка господина Дюрана освободит меня от обязательств перед вами, господин де Беризи, — высокомерно произнес граф, — я не вижу никаких препятствий».

«Ради вас, господин де Беризи, — надменно ответил Дюран, — ради вас я согласен на эту сделку, прошу вас быть уверенным».

«По правде говоря, — добавил граф с еще большим презрением, — если бы я не хотел доставить вам удовольствие, господин маркиз, я остался бы в рамках нашего договора».

«А я — в рамках нашего», — не отставал Дюран.

«Благодарю вас обоих за вашу любезность, — улыбнулся господин де Беризи, — и воспользуюсь ею. Я вынужден вернуться в провинцию, чтобы уладить некоторые дела, и рад, что этот вопрос таким образом уже решен».

Граф и банкир поклонились в знак согласия.

«Завтра наш нотариус составит акты, которые подкрепят наше соглашение о ваших платежах в третьи руки, и все будет совершенно законно», — сообщил господин де Беризи господину де Лозере.

«Господин граф не желает сделать никаких замечаний или принять какие-либо меры?» — спросил банкир.

«Мой управляющий встретится с вами», — ответил граф.

«Мой кассир примет его, — сказал Дюран, — и примет также деньги, если кто-либо их принесет».

Они попрощались и собрались покинуть гостиную, когда игроки, сидевшие за карточным столом, закончили игру и встали. В этот момент вошел господин де Фавьери.

«Вам повезло, господин Феликс?» — спросил он одного из игроков.

Граф и банкир резко обернулись, услышав имя Феликс, и каждый из них узнал старика, с которым накануне так плохо обошелся. Оба были одинаково удивлены, встретив его у господина де Фавьери, но их удивлению не было предела, когда они услышали небрежный ответ господина Феликса:

«Нет, по правде говоря, я проиграл двадцать четыре фишки за три роббера{468}. К счастью, — добавил он, вытащив из кармана бумажник и бросив на стол пачку банковских билетов, — мы играли лишь по пятьсот франков фишка».

— Ох! Ах! Ох! — вскричал поэт. — Этот господин Феликс — просто находка! Кто он, черт возьми? Он странным образом похож на «темный персонаж», на незнакомца из старых комедий Александра Дюваля…{469} Ух! Дьявольщина! Вот настоящий французский театр!

— А граф де Лозере, кажется мне, совершенно лишен вкуса, — добавил Луицци, — а ведь какое имя!

— Нет, — возразил поэт, — меня интересует только господин Феликс. Заявляю вам, он будет моим главным героем. Я уже вижу, как он распахивает свой редингот, рвет на себе рубашку и восклицает: «Ты узнаешь этот шрам?» Но, шутки в сторону, кто этот господин Феликс? Мне кажется, я видел его у банкира.

— Похоже, прием с неизвестными персонажами вызывает любопытство не только в театре, но и в жизни, — засмеялся Дьявол. — Дюран и граф пытались понять, кем мог быть человек, который явился к ним как бедный проситель и которого они повстречали у одного из самых богатых финансистов Европы за игрой в карты с игроками, известными тем, что они играют по самым высоким ставкам, и который только что проиграл сумму, значительную для любого человека. В свою очередь господин Феликс заметил господина де Лозере и господина Дюрана. Проходя мимо них, он бросил взгляд сначала на банкира, затем на графа и произнес сурово и вполголоса, но так, чтобы его могли услышать:

«Спесь и тщеславие».

Ни Дюран, ни господин де Лозере не принадлежали к тем, кто сносят подобное оскорбление, но тому, кто нанес его, было восемьдесят лет, к тому же оба помнили, как обошлись с ним, помнили его таинственные и почти угрожающие намеки, и оба, удерживаемые, несомненно, страхом, скрытая причина которого была известна лишь им, дали старику уйти, ничего не ответив. Они только поглядели друг на друга, и уверенность, которую в тот момент обрел каждый из них, что другой слышал адресованное ему унизительное слово, удвоила ненависть, которая уже разделяла их.

Объяснения, которые последовали после бала, только добавили знатному сеньору и банкиру поводов для ненависти.

Первое объяснение состоялось между Артуром и Дельфиной. Юный влюбленный, тем более неловкий, чем более он был влюблен, вообразил, что докажет свою страсть, поклявшись Дельфине, что сумеет противостоять несправедливым предубеждениям своего отца. Девушка поинтересовалась, в чем состоят эти предубеждения, и Артур был так недальновиден, что повторил их.

На это богатая наследница не нашла ничего лучшего, как пересказать ему презрительное мнение Флоры де Фавьери, приписав их Матье Дюрану, ради того лишь чтобы господин де Лозере не оказался первым, кто нанес оскорбление.

Вполне понятно, почему Дельфина с ее характером, сформировавшимся благодаря родительской слабости, передала отцу мнение господина де Лозере, но понадобилось совершенно исключительное обстоятельство, чтобы Артур осмелился открыть своему отцу слова Дельфины. Вот что произошло: господин Феликс во время бала представился Артуру, отвел его в сторонку и сказал, что хочет побеседовать с ним по поводу одного денежного дела, в котором имя его матери может быть скомпрометировано. Артур ответил, что он так же ревностно относится к чести своей матери, хотя и не носит ее имени, как и к защите имени отца, которое имеет честь носить. Господин Феликс был очарован его ответом, но сурово произнес:

«Дай Бог, чтобы имя, которое вы носите, стоило того, которого вы не носите!»

«Сударь!» — вскричал Артур.

«Мы еще встретимся, молодой человек, — мягко отвечал ему старик, — и вы поймете, что я имею право говорить так».

Вот почему, когда господин де Лозере, который заметил чувства своего сына к Дельфине и счел себя обязанным повторить Артуру приказ не искать с ней встреч, он столкнулся с менее поспешным и абсолютным послушанием, чем обычно. Артур посчитал себя вправе доложить отцу, что союзы между дворянством и миром финансов уже не являются столь редкими, чтобы отталкивать саму идею с таким презрением. Граф, раздраженный этим подобием сопротивления, решил, что он, видимо, не дал сыну почувствовать низость подобных взглядов и союзов, и произнес весьма красноречивую тираду об уважении к собственному имени:

«Я понимаю, что люди, сделавшие себе имя недавно, или представители старого дворянства, скомпрометировавшие свое имя в возмутительных спекуляциях, стремятся или к обогащению, или к восстановлению своего состояния путем подобных браков, но когда ты носишь имя де Лозере и обладаешь таким состоянием, надо быть более щепетильным в данном предмете. Да, Артур, именно таким людям, как мы, надлежит соблюдать строгие принципы чести и достоинства, которые вскоре вернут дворянству частично утраченные блеск и положение».