Конспект - Павел Огурцов

— Выходит, в Киеве будешь заново получать назначение? — спросил Сережа.

— Выходит так.

— А где ты хотел бы устроиться?

— Это решится в Киеве. Думаю, что в нынешних условиях выбор будет большой, только попасть в Киев, Харьков, Одессу, Львов надежды почти нет.

— Почему? — спросили они дружно.

— В большие города все хотят. Я — начинающий, считайте — только институт окончил, таких много, а еще будут опытные архитекторы, демобилизовавшиеся и вернувшиеся из эвакуации.

— Конкуренция солидная, — заметила Клава.

— В большие города — да.

— А ты все-таки попытайся получить назначение в Харьков, — сказала Галя.

— Это было бы хорошо, — сказала Нина. — Ты старайся.

— Стараться я буду, — говорю я и думаю: не могу я им сказать, почему мне лучше не жить в Харькове.

— Если не удастся в Харьков, — говорит Сережа, — то хоть поближе к Харькову, чтобы чаще видеться.

— Это и мое желание, только в Донбасс не хочется.

— Хватит с тебя Донбасса! Пожил там – и хватит. Будто других городов нет. Лишь бы поближе к нам, — сказала Лиза.

— А когда ты Марийку ждешь? — спросила Галя.

— Думаю, — летом. Ребенок еще очень маленький чтобы раньше ехать.

4.

В воскресенье все заняты: кроме повседневной бесконечной работы — топка, покупки, стряпня, мытье посуды, уборка, еще накапливаются разные дела и откладываются до выходного. Сережа до завтрака сбегал, — это его выражение, — на базар. Клава и Галя отправились на толкучку в надежде купить что-то из вещей. Нина сходила в магазин и занялась постирушкой, я выгреб золу, принес дрова и уголь и наносил воду.

За завтраком Нина стала подниматься из-за стола, но Лиза ее остановила:

— Сиди, сиди. Принесут без тебя.

Встала и вышла Галя. За столом — непонятное оживление.

— А Петя ничего не знает! — сказала Галя, поставив на стол кофейник. — Надо ему рассказать.

— Расскажи, — сказала Нина.

— Я плохо рассказываю, — ответила Галя. — У меня получается неинтересно. Лучше пусть кто-нибудь другой расскажет.

Рассказал Сережа. Шли бои за Харьков. Завтракали под нескончаемую канонаду. Нина вышла за кофейником, и сразу донесся ее крик. Побежали к ней, успели понять, что она опрокинула на себя кофейник, и в эти же секунды в столовой раздался сильный грохот. Бросились в столовую — ничего не видно: мгла из белой пыли и на полу возле стола обломки кирпича, штукатурки, битая посуда, увидели, что все уцелели, только Нина обварила ногу. Оказали ей первую помощь, уложили на лизину кровать, вернулись в столовую и, сколько ни смотрели, не видели никаких повреждений: стены, потолок, окна — все цело. Наконец, Сережа оттянул в сторону, как маятник, висящее над столом между окнами зеркало. За ним в стене зияла круглая дыра с рваными краями.

Зеркало висело на своем месте. Оно большое — от потолка до стола, всегда чуть наклоненное вперед, толстое, на толстой доске и очень тяжелое — во время ремонта квартиры его снимали с костыля вдвоем, Сережа и отец, а когда несли, Лиза поддерживала его верх. Я удивился:

— Как же оно уцелело?

— Спроси что-нибудь полегче, — ответила Клава.

Сережа поднялся, нагнулся над столом и провел пальцем по нижней кромке зеркала.

— Здесь был мел, — сказал он, — а на потолке — полоска от удара. А задняя стенка сильно поцарапана. Почему оно не разбилось? Изделие прошлого столетия, сработано добротно. Досталось мне по наследству. Нынешнего производства разбилось бы вдребезги. Другого объяснения не нахожу.

Сережа оттянул зеркало в сторону, и я увидел на стене круглое белое пятно, немного отличающееся от белой стены.

— Если бы зеркало разбилось, вряд ли ты застал бы здесь всех нас, — сказала Нина.

— Все становятся суеверными, — сказал Сережа. — Так было и в прошлую мировую войну, и особенно — в гражданскую.

— Церкви полны народа, — сказала Лиза. — Давно так не было.

— Представь, в церкви видишь и молодежь, и военных, — сказала Клава. — А у вас там ходят в церковь?

— Не знаю, как в Челябинске, а в Подуральске церкви нет. Конечно, нет и мечети, хотя в городе много башкир и узбеков — по трудовой повинности. Сережа, а кто заделал пробоину?

— Я заделал. Там работы — с гулькин нос.

— А где ты взял зеленый кирпич?

— Домов, облицованных таким кирпичом, много, есть и разрушенные. Оттуда и носил.

— Носил? У тебя же есть тачка.

— Грузить на тачку побоялся: могли обвинить в хищении, а положить пару кирпичей в портфель — никто и внимания не обратит. Да их совсем немного нужно — только на облицовку. А красный кирпич у нас есть еще с тех пор, когда ты города строил. Вот теперь тебе работы будет! Слушай, — Сережа улыбался. — Женя Курченко освобождал Харьков?

— Да, участвовал в освобождении.

— Он артиллерист?

Несколько секунд тишины, а потом взрыв смеха. Давно не слышал здесь такого продолжительного смеха.

Еще когда получил первое письмо с Сирохинской, представил себе, как все разместились в такой маленькой квартире, и почти угадал: Юровские, как всегда, — в своей комнатке. В первой, проходной, комнате с окнами на веранду, где за занавеской спала Галя, поместилась и Нина. Значит, Клаве досталась моя кровать в столовой у окна, памятного мне с детства. Оказалось, что Галя уступила Клаве свою кровать, а сама заняла мою. Я теперь спал на раскладушке по другую сторону стола. В такой тесноте жило подавляющее большинство. Не знаю, как складывалась жизнь у других в таких условиях, у нас же, если что-либо кого-либо и раздражало, — а не раздражать не могло, — то все умели сдерживать себя и не проявлять раздражения.

Они быстро устают и не упускают возможности полежать, а Сережа по своему обыкновению засыпает минут на пятнадцать-двадцать и снова на ногах. И сейчас, проснувшись, плотно закрыл за собою дверь в кухню-переднюю, и оттуда доносится мягкое постукивание: это он чинит чью-то обувь. Лиза лежа читает. Я сел возле нее. Она положила книгу рядом с собой и сдвинула очки на лоб.

— А где вы берете книги?

— Уже открылась наша районная библиотека. Помнишь — имени Некрасова? Она в той же халупе. Галя туда заглядывает, только там сейчас мало чего интересного. Я больше классиков предпочитаю. От зараз з великим задоволенням читаю Грiнченка. Пам’ятаєш його оповiдання «Сам собi пан»?

— Пам’ятаю. Тiльки ж Грiнченко заборонений.

— Так це наша книжка, її колись ще твiй батько купив.

— Лиза! Я хотел тебя спросить: от чего умер Михаил Сергеевич? Не от голода?

— Что ты, Господь с тобой! Он же не чужой нам был. А было это так. Миша пообедал с нами и собрался домой полежать — ему нездоровилось. Мы предложили ему полежать у нас — у нас тепло, но он сказал, что дома протопил, и ушел, а вскоре прибежала соседка и сказала, что он лежит на снегу. Кинулись, а он уже мертвый. Владимир Степанович говорил, что у Миши кроме астмы была еще серьезная сердечная недостаточность, и что умер он, наверное, от этого.