Прекрасная Габриэль - Огюст Маке

Полминуты было достаточно, для того чтобы вызвать целый ворох мыслей в взволнованной голове короля. В этой записке намекали на одну из дам, находившихся в Фонтенебло, на Габриэль или Анриэтту.

«Очевидно, — подумал король, — за столом находится тот, кто знает или угадывает значение записки; может быть, тот, кто писал ее, смотрит на меня».

Король спокойно сжег записку и сказал улыбаясь:

— Приятное известие. Будем ужинать!

Он в самом деле хотел ужинать, но его аппетит пропал. Шум пира и желание казаться веселым придали ему волнение, которое не обмануло гостей; обыкновенно ничего не было естественнее веселости короля. Однако Генрих успел составить план, мучительно выработанный среди смеха.

«Хотят, — думал король, — чтобы я из ревности отравился к герцогине или захотел узнать, одна ли у себя мадемуазель д’Антраг. Одна из этих соперниц приготовляет другой атаку, но кто будет побежден? Я! И надо мной будут смеяться, на что бы я ни решился против одной и против другой».

Замет во время этой сцены разговаривал со своими соседями, не переставая наблюдать за королем. Но этот надзор флорентийца был достоин подобного мастера. Его ловкий, гибкий взгляд умел встречаться с Генрихом только в хорошие минуты. Тот, не менее искусный, смотрел на всех и занимался всем, отыскивая на каждом лице признак, который подтвердил бы его подозрение.

— Ужин длился долго для бедного короля, мучившегося таким образом; он не узнал ничего и стал держаться своей мысли. Записку ему прислала та или другая из двух соперниц. Может быть, она не имела никакой цены, может быть, она значила так много, чтобы заслуживать разъяснения. Но Генрих так хорошо чувствовал стесненность своего положения, если он сделает решительный шаг, что решился оставаться в совершенной неподвижности.

Однако его плодовитый ум, раздражительный, когда дело шло о препятствиях, не позволял ему оставлять без результата подобное уведомление. По крайней мере, Генрих обязан был собственно для себя разузнать главную часть тайны.

Два средства, естественно, представлялись. Навестить герцогиню, как он обещал, никто этому не удивится. Навестить Анриэтту, каждый будет об этом говорить, поднимется шум, огласка. Габриэль никогда не простит ему этого, да и какая польза выйдет из этого визита? Разве можно найти у женщины того, кого она хочет спрятать, когда приличия, достоинство запрещают спрашивать и растворять двери? Нет, визит не принесет никакого результата.

Притом, эта записка, низкий донос, не докажет ничего. Сколько раз Габриэль и сама Анриэтта были оклеветаны? Не бывает ли во дворце всегда какая-нибудь скрытая змея, которая шипит, когда не может укусить? Доносчик и на этот раз солгал.

Однако, если он не солгал, что делать? Надо признаться, что обсуждение такой щекотливой проблемы было нелегко среди разговора за ужином. Но король был не новичок. Он часто вел переговоры более сложные, а при короле Карле IX и при королеве Екатерине Медичи можно было выучиться в хорошей школе.

Генрих придумал средство за десертом. Он вспомнил, что комнаты Антрагов были назначены Берингеном в конце коридора, доходившего до комнат герцогини. Эта предосторожность благоразумного Берингена позволяла королю, в случае надобности, встретиться с кем-нибудь в этом коридоре, не удивив никого. Коридор был огромный, темный и пустой, потому что в каждой комнате была особая лестница. Генрих, отличный тактик, подумал, что из этого места надзор будет удобный, верный и не компрометирует никого, только нужно было найти надзирателя. Выбор был нелегок.

В ожидании вдохновения, Генрих решился не делать огласки, даже не ходить к Габриэль, как он мог бы это сделать не выдав себя, потому что он объявил о своем посещении до чтения записки и потому что это посещение оправдывалось нездоровьем герцогини. Он решился также не говорить об Анриэтте, сделать вид, будто забыл о ней; эта решительная нейтральность собьет с толку шпионов, если они находились за столом и захотели бы наблюдать за действием записки. Генрих, обрадовавшись, что спас таким образом свое достоинство и той женщины, на которой он хотел жениться, даже новой любовницы, устремил все свои способности на выбор поверенного.

Вышли из-за стола, и уже опираясь на руку Крильона, король хотел рассказать свое недоумение и поручить исполнение своего плана этому верному другу, но он подумал, что поручение это было ниже такого человека и требовало больше гибкости, чем рыцарства. Крильон был бы слишком мужествен и мало хитер; в настоящем обстоятельстве нужно было присутствие духа, решительное сердце и крепкая рука, и все это в человеке неизвестном. Глаза короля остановились тогда на Понти, который на этот раз, навытяжку и с блестящими глазами, стоял на своем посту, когда король проходил по галерее, возвращаясь в свою комнату. Встретившись глазами с Понти, Генрих угадал, что он нашел нужного ему человека, и остановился. Обратившись к присутствующим, он сказал:

— Мы будем играть, господа. Оставим спать больных дам, которым нужно отдохновение. Я это говорю для вас, граф Овернский; пожелайте от меня вашей матери и вашей сестре спокойной ночи. Прощайте, граф д’Антраг. Я говорю это также и нашей возлюбленной герцогине, которая уезжает завтра рано утром говеть в Париж; не так ли, Замет?

— В котором часу, государь?

— Вечером она будет у тебя.

— Итак, я уеду сегодня же, государь, все приготовить, чтобы герцогиня не слишком жаловалась на мое смиренное гостеприимство.

— Поезжай. Приготовляйте денежки, господа, я намерен вас обыграть сегодня, — прибавил король с улыбкой более меланхолической, чем насмешливой, потому что невольно подумал о пословице, приписывающей счастье игроку несчастному в любви. — А! вот мой гвардеец проснулся, — прибавил Генрих, пропуская присутствующих, — продолжайте идти, господа, я должен утешить этого бедного гвардейца в сделанной им ошибке. Ступайте, я вас догоню.

Он подошел к Понти. Оба стояли одни среди галереи, паж вдали держал свечи. Никто не мог слышать. Король начал тихо говорить на ухо гвардейцу, умные глаза которого обнаружили более преданности, нежели удивления.

— Ты понял? — спросил король.

— Совершенно.

— Ты думаешь, что можешь успеть?

— Ручаюсь.

— Бдительный, как кошка, немой, как рыба?

— Точно так, государь.

— Но если тебе станут сопротивляться, если от тебя ускользнут, ты, кажется, не очень силен?

— Пусть на это не полагаются, я сегодня не в духе.

— Будь осторожен. Вот ключ, необходимый для тебя. Ступай. Я не лягу, пока ты не отдашь мне отчет.