Ижицы на сюртуке из снов: книжная пятилетка - Александр Владимирович Чанцев

Традиция философии Серебряного века, центрировавшейся вокруг религиозного круга тем, оставила мощный след – и даже в советские годы отечественные философы много писали о религии, С. Аверинцев, В. Бибихин, В. Налимов. Какие воспоминания остались от общения с Бибихиным?

Во-первых, сам его человеческий образ. Невероятная внимательность, доброжелательность, деликатность, скромность, живейший интерес ко всему, прежде всего – к собеседнику. Одновременное сочетание человека «не от мира сего» – и практичности. Надо сказать, философы не все такие: Пятигорский и Гачев, к примеру, были энергичны, резковаты и доминировали в беседе. Если же говорить о философском образе Бибихина, то здесь меня поражало его абсолютное преклонение перед феноменом языка и перед теми, кто владеет его тайнами – поэтами. Казалось, для него поэзия была более возвышенным делом, чем философия. Когда Седакова что-то ему возражала, он смиренно замолкал и внимал: поэт говорит, надо слушать. Я подарил ему свою первую книгу стихов «De Profundis» – там исключительно религиозные сочинения – накануне его кончины. Мы договорились созвониться, я не хотел быть навязчивым и не торопился со звонком, а он в это время умер. Так и не знаю, успел ли он ее посмотреть.

Спасибо, это очень интересно, потому что я спрашивал двух людей, посещавших лекции Бибихина на философском факультете МГУ, они не смогли сказать, вспомнить ничего ценного. Опять же про раскол – не объединение западной и восточной Церквей, но дальнейшее сближение Русской Православной Церкви и Русской Православной Церкви заграницей возможно, на твой взгляд?

Де-юре РПЦ и РПЦЗ уже десять лет как объединены, де-факто все сложнее. Я знаю, что многие прихожане на Западе так и не приняли «гэбэшную», по их мнению, церковь. Но здесь у меня нет сомнений, что со временем произойдет окончательное примирение. Другое дело, куда заведет экуменическое движение, и будет ли сближение православных с Ватиканом. Православные иерархи очень плотно и дружественно общаются с католической администрацией, управленцы легко находят общий язык и общие интересы. Другое дело – огромное число приходов и монастырей, где, собственно, и происходит церковная жизнь. Там отношение к католикам довольно консервативное. Трудно себе представить, чтобы святые старцы и монахи Афона когда-либо признали верховенство Папы. Кстати, я сейчас работаю над книгой о Великом Приорстве Российском – православном подразделении Мальтийского ордена, учрежденном императором Павлом Петровичем. Вот это был великий экуменист, православный магистр католического ордена! Хотя там тоже не все так просто. Орден госпитальеров изначально возник как православный, то есть был благословлен и освящен по восточному обряду иерусалимским патриархом, и лишь спустя несколько десятилетий, уже после разделения церквей, попал под папское управление. У Павла был глобальный проект по возрождению первоначальной апостольской церкви. Вообще, пора уже восстанавливать его репутацию. Это был грандиозный правитель.

Что ты сейчас читаешь, что оставило след из современной литературы?

В последнее время мне трудно на чем-то сконцентрироваться надолго, хотя сосредоточение при этом довольно интенсивное. Может быть, это и есть клиповое сознание? Мне стало тяжело читать длинные тексты. Прочитал внимательно две страницы – стало скучно, отложил. И, скорее всего, уже не вернулся. Романы модных прозаиков, наших и иноземных, не увлекают, мне не удается дочитать до конца, и уверенного суждения о них у меня нет. Комфортнее всего мне со стихами, короткими рассказами и эссе. Мне нравится эмигрантская эссеистика – Петр Вайль, Борис Парамонов, Михаил Эпштейн. Я, конечно, слежу за ведущими поэтами, и здесь важнее всего по-прежнему старшее поколение – Олег Чухонцев, Евгений Рейн, Юрий Кублановский, Ефим Бершин. Но девяносто процентов моего чтения – все-таки, нон-фикшн. История, философия, мистика, книги по искусству… Ну и филология, конечно – куда ж без нее?

Клиповое сознание как порождение СМИ и блогов. Как, кстати, ты относишься к Фейсбуку? Нередко у тебя можно встретить настоящие и очень интересные мини-эссе. Они куда-нибудь потом пойдут – или это формат ФБ, в нем и останутся?

Фейсбук помогает жить по принципу «ни дня без строчки». Когда ты понимаешь, что у тебя многотысячная аудитория, появляются невольные обязательства, какая-то ответственность, что ли. Я ведь совсем не графоман, пишу с трудом, складываю слова через силу – а Фейсбук дисциплинирует, заставляет упражняться регулярно. Полагаю, из написанного за несколько лет вполне можно собрать книжку. Этакие розановские листья, еще один короб. Нет, пусть лучше ориентиром будет Паскаль.

Ты преподаешь – разительно ли отличается нынешнее поколение студентов от, скажем, нашего?

Я много лет преподаю в двух вузах – МГУ и РАНХиГС – и должен сказать, что новое поколение совсем другое. Во-первых, большой разрыв между лучшими и худшими. В мою бытность студентом мы были более-менее одинаково подготовлены: чуть лучше, чуть хуже. Теперь же большая часть абитуриентов катастрофически мало знает и умеет, и половина университетского срока уходит на банальный ликбез – хотя, надо признать, они довольно любознательны. Но при этом на каждом курсе есть несколько звезд, феноменально развитых и одаренных – высокая эрудированность, свободно несколько языков, освоенная мировая литература, великолепная речь, знание всех актуальных дискуссий и т.д. Я в их возрасте до их уровня явно не дотягивал. Во-вторых, нарочитый прагматизм: каждое новое знание они оценивают с точки зрения личной пользы и отсекают то, что, по их мнению, лишнее. Это отрицательное качество, по-моему, – ведь никогда не знаешь, что на самом деле полезно. Ну и то самое клиповое фрагментарное восприятие. Они способны сконцентрироваться на три-четыре минуты, потом им нужно время на отдых, переключение внимания, потом снова включаются. Это не зависит ни от увлекательности материала, ни от актерских способностей преподавателя – это глубоко внутренний ритм.

Ты не только состоишь, но и работаешь в ПЕНе, принимаешь участие в международных писательских конференциях. Какие там тенденции проявляются, с какими иностранными писателями было интереснее всего пообщаться?

Да, последние два года представляю Русский ПЕН-Центр на разных международных форумах. О литературе как таковой там говорят мало. Речь обычно идет о защите преследуемых писателей, о проблемах перевода, об авторском праве, о пропаганде чтения, о распространении грамотности в странах третьего мира. Из приятных знакомств могу вспомнить канадца по имени Янн Мартел – автора знаменитого романа «Жизнь Пи», экранизация которого получила несколько Оскаров. Очень простой и общительный человек, совершенно влюбленный в русскую литературу. Главным русским писателем двадцатого века считает Василия Гроссмана. Кстати, это весьма распространенное на Западе мнение. А вот современную русскую литературу зарубежные коллеги совсем не знают. Если имена Бродского и Солженицына еще вызывают смутную реакцию, то наши нынешние знаменитости при всех своих тиражах и переводах почти никому не известны. Мы явно лучше знаем их словесность, чем они нашу.