Кровавый век - Мирослав Попович

У Желю Желева, болгарского диссидента-философа и будущего президента, в книге о фашизме анализируется неявным образом также и коммунистическая диктатура; Желев отмечает такие черты тоталитаризма, как монопартийность, слияние партии и государства, массовый террор (в связи с чем – обязательное наличие наряду с тюрьмами лагерей массового заключения) и тотальный идеологический контроль.

Тем не менее, мы сегодня не называем тоталитарными ни секту типа раннехристианских или кумранских общин, которые оставили нам описание обычаев, чрезвычайно похожих на более поздние тоталитарные коммуны, ни агрессивное государство исмаилитов, ни касты индийского общества, в которых контроль за поведением индивида охватывал даже его физические отправления. Правда, нередко мы говорим о современных «тоталитарных религиозных сектах», пытаясь определить их юридически с тем, чтобы запретить явно изуверские формы духовного контроля, не нарушая при этом принципов свободы совести. Однако здесь уже идет речь о современной эпохе, эпохе средств массовой информации и развитой системы политической жизни.

По-видимому, в этом суть дела и заключается. Именно таким способом будем различать общества тотального контроля и тоталитарные общества.

Где возможности правовой самозащиты являются фикцией, в частности, в борьбе индивида с властью, там общество не является правовым – и там господствует сила и насилие, а не справедливость и право.

Тотальный духовный и организационный контроль – это явление, которое имеет в истории человеческого общества глубокие корни. Как способ организации общества он неминуемо использует физическое и духовное насилие, то есть доправовые и неправовые механизмы, поскольку право не только вынуждает к подчинению, но и обеспечивает индивиду возможности защиты своих прав.

Тотальный контроль может господствовать в трибалистском («родо-племенном») обществе, используя власть, основанную на мифологии как нерасчлененной системе знаний-верований, норм-традиций и искусства-обрядов, – системе, которая базируется на стихийном ощущении единства своих и враждебности к чужим. Слепая трибалистская солидарность и слепая ксенофобия – явления, с которыми цивилизованное человечество вошло и в XXI век. Но когда мы говорим о тоталитарном обществе в России или Германии XX ст., мы имеем в виду общество с дифференцированными и разветвленными социальными структурами, способными к автономному функционированию и взаимодействию, общество с политическими партиями, автономией знаний от верований, относительной независимостью экономической деятельности от государства, разнообразием идеологий, которое возвращается к упрощенным формам, соединяется в примитивную структуру. Такое общество имеет черты, общие с архаичным трибалистским строем: в нем проблемы разрешаются «просто», и это уже насильственное вмешательство террористического ножа в тонкую специализированную общественную ткань. Соответственно информационная бедность – или лучше нищета – структур приходит на место информационного богатства, поскольку теперь для управленческих решений не требуется большой и детальной информации. Управленческие цели и идеалы ставятся перед обществом сверху, без учета возможных результатов, без самого управления, и гигантские монстры ломают кости истории, пока не погибают под действием непредсказуемых факторов.

Разница между собственно тоталитарным обществом и архаичными обществами тотального контроля находит проявление в том, что тоталитарное общество XX века строится на руинах более сложного и информационно богатого предшественника, которого оно должно умертвить. Культ убийства и жертвы является неминуемым спутником провала модерного общества в тоталитаризм. Это резко отличается от жизнерадостного садизма трибалистского общества первобытных земледельцев, скотоводов и охотников. Тоталитарный режим оставляет от цивилизации, в сущности, лишь технику и то, что для нее необходимо. Лишенная гуманитарной подпочвы, техническая культура превращается в мертвое технохранилище некрофильской цивилизации.

Сославшись на силу и насилие как средство упрощенного и примитивизированного решения проблем, мы должны установить разницу между тоталитарным и авторитарным обществом. Авторитарным является всякий строй, который употребляет насилие вместо права и морали. Если «силой» считать силу влияния, то есть каждый регулятор жизни индивида в обществе, в том числе традицию, привычку, повиновение авторитету, предрассудки, страх перед осуждением окружения, рациональные рассуждения об эффективности или неэффективности планируемого действия и тому подобное, не говоря уж о послушании перед законом и нормами морали, – то при таком расширенном понимании силы всякое общество авторитарно.

Авторитаризм является путем к тоталитаризму, поскольку он удовлетворяется заменой морали и права насилием, – заменой свободного решения, оцениваемого согласно норм морали и права, безразличным к справедливости приказом, подтвержденным угрозой физической расправы. Наилучшим примером может быть диктатура военных со свойственным ей распространением командной системы управления на те отрасли общественной жизни, которые регулируются обычно правом, представительскими институтами, наконец, соображениями эффективности, выгоды или нравственности: все замещает приказ и послушание.

Отождествление права и силы – не просто выбор дефиниций. Что разница между правовым и неправовым строем в действительности крайне важна – в этом человечество могло не раз убедиться.

Но это еще не тоталитарная форма организации, поскольку авторитаризм не посягает на те жизненные сферы, которые обычно находятся вне властных и вообще побудительных измерений. Когда приказ распространяется за пределы побудительной сферы, в области, где важны знание и способности, выражение и утверждения человеческого «Я» в самых разнообразных формах, тогда авторитаризм деградирует в тоталитаризм.

Принимая такие характеристики, мы уже пользуемся туманными аналогиями между схемой человеческой личности, предложенной Фроммом, и схемой организации общественного организма. В обществе мы таким образом выделяем структуры, ответственные за «чувство реальности» (умение отделить знание от веры), за отношения власти и послушания, за связанную с чувственной сферой экспрессивную активность индивида. Если общественную психологию можно рассматривать с точки зрения схемы Фромма, то во всяком случае следует при этом помнить, что принимаются какие-то – может, достаточно грубые – предположения. Ведь «общественный организм» не похож на умноженного и увеличенного индивида. В обществе, которое поднялось над трибалистским уровнем организации, существует взаимодействие и равновесие разных социальных групп с разными функциями и очень отличной психологией и ценностными ориентациями, и всегда идет речь лишь о преобладающих социально психологических типах. А не о «типичном», «среднем» менталитете, не о «рядовом украинце» и тому подобное со свойственными ему статистически усредненными чертами ментальности, так что все конкретные украинцы являются лишь несовершенными представителями общего типа.

Говоря об «агрессивном обществе», мы должны иметь в виду, что агрессивной является лишь группа, не всегда самая многочисленная, которая имеет рычаги общественного влияния и какую-то поддержку снизу, – возможно, в результате дезинформированности или нехватке политической культуры. Остальные группы могут быть индифферентными или враждебными, однако в сообществе существуют связи, которые объединяют даже врагов – хотя бы чувствами взаимной ненависти.

В сообществе есть преобладание определенных групп, и именно они воспринимаются как ее «типичные представители». «Преобладание» может быть не количественным, а социально-политическим – преобладающий тип может быть в меньшинстве, зато «просто» иметь власть в стране. Он может ее иметь – в демократическом варианте – в результате давления «снизу», от масс-mob с их приоритетами и симпатиями, а может иметь и в результате господства определенных «элит» благодаря власти, деньгам, знаниям или верованиям.

В нормальном обществе достаточно высокой степени сложности жизнь большинства людей проходит в пространстве оценок и дискурса, который можно отнести к широкому «поясу нормы». Другими словами, нормальное общество многомерно. Например, в норме проекты, которые нуждаются в оценке на их истинность или ошибочность, должны обсуждаться рационально, в познавательном дискурсе – независимо от того, нравятся ли они из идеологических соображений. Поведение и выражения экспрессии оцениваются по нормам допустимого в обществе, и принимаются, если не задевают какие-либо нормы, обычаи, чувства меры или чье-то самолюбие. Человек может плакать и смеяться в зависимости от того, какие чувства его переполняют, и собеседники могут воспринять и поддержать эти жесты. Проявления человеческого «Я» в разных измерениях коммуникации, в разном дискурсе автономны и могут быть принятыми для участников общения, если они по крайней мере не взаимоисключающие. В обществе же тотального контроля каждый дискурс должен быть согласованным с общими критериями, навязанными властью.