Кровавый век - Мирослав Попович

Между прочим, эта ситуация отразилась и в литературной жизни. Александр Фадеев написал роман «Молодая гвардия» о самочинно возникшей в Краснодоне юношеской подпольной организации. Роман стал официально признанным классическим литературным произведением и вошел в школьные учебники. И вдруг оказалось, что Фадеев допустил «грубые идейные ошибки» – не было показано, что комсомольское подполье возникло по указанию и под руководством подполья организованного, партийного, управляемого из Москвы. Начались дописывание и переписывание романа – а поскольку он претендовал на документальность, то и прямая фальсификация действительной истории. И это никого не смущало: история должна была быть похожа на художественный образ, а не художественный образ на историю. Как в иконописи.

Для Сталина во внутриполитическом плане не было вещей более страшных, чем привидение «ленинградской оппозиции» и украинского сепаратизма. А Украина была оккупирована и на несколько лет выпала из-под контроля. Украинцы были хуже ленинградцев – как нация они оказались под подозрением, как и все, кто «находился на временно оккупированной территории» и считался человеком второго сорта. Мало значило то, что в Украине было стотысячное подполье и полумиллионная партизанская армия, что Украина была разрушена и разорена оккупантами и военными действиями, испытала бесчетное количество пыток и убийств.

В тяжелые первые годы войны Украине позволялось иметь собственный патриотизм, поставленный на службу Отечественной войне. В частности, эти мотивы звучали в публикациях очень партийного Н. Н. Петровского, директора Института истории АН УССР, «Несокрушимый дух великого украинского народа» (1943), «Воссоединение украинского народа в единое украинское государство» (1944). В те годы в эвакуации в немногочисленных центрах украинской элиты господствовало настроение искренней преданности Украине, и то время вспоминалось позже как светлые и даже свободные годы. В далекой эвакуации Украина становилась еще ближе и более родной. Тогда пишет Сосюра стихотворение «Любіть Україну», Андрей Малышко – взволнованный поэтический цикл «Україно моя!», Леонид Первомайский – преисполненные тоски по родной земле стихи, а Максим Рыльский начинает поэтическую «Мандрівку в молодість» («Путешествие в молодость»), прокладывая непрочные мостики между национальным современным и прошлым. И наконец, Александр Довженко создает киноповесть «Украина в огне» и пьесу «Потомки запорожцев», проникнутые пылким национальным чувством.

Вот что Хрущев говорил по поводу сталинской политики массовых переселений народов СССР: «Украинцы избежали этой судьбы потому, что их слишком много и некуда было выслать. А то он бы и их выселил».[652] Можно думать, что это не шутка. Проблемы массового переселения украинцев, очевидно, в Кремле всерьез обсуждались. По крайней мере, мобилизация мужчин на освобожденных от оккупантов территориях проводилась не так, как обычно, – нередко их сразу же бросали в бой почти безоружными и даже не переписанными, использование «примаков» не отличалось от использования штрафных батальонов.

Все или почти все эти произведения быстро были прокляты режимом за «серьезные ошибки и перегибы буржуазно-националистического характера».

В 1942 г. Александр Довженко в частном разговоре сказал: «Таки догадались: пересели из гремящего интернационально-космополитического шарабана на верных коней доброго старого патриотизма».[653] В 1944 г. заседание политбюро было посвящено тому, чтобы показать Довженко и другим украинским деятелям, что те верные кони – не для Украины, которой предназначен гремящий шарабан. На заседании с резкими обвинениями по адресу Довженко в национализме выступал Сталин, все закончилось бодрым резюме Берии: «Будем вправлять мозги!» Довженко был фактически изолирован от украинской культуры, и жить на территории Украины ему было запрещено, как когда-то Шевченко, Драгоманову, Чубинскому, а затем Шумскому и другим «национал-уклонистам».

В 1946 г. серия постановлений ЦК ВКП(б) – «О перегибах и недостатках в “Очерке истории украинской литературы”», «О журналах “Перец” и “Отчизна”», «О репертуаре драматических и других театров Украины» и тому подобное – создала то тюремное духовное пространство, в котором дозволено было прозябать украинскому национальному сознанию.

В Кремле не угасал страх перед украинской коммунистической самостийностью. В 1946 г. Каганович и Хрущев поставили перед Сталиным вопрос о страшной опасности, которую якобы являет собой заключенный парализованный Александр Шумский, и по указанию Сталина Шумский был убит МГБ. Для руководства операцией Каганович лично был отправлен в Саратов, где находился Шумский. Это, нужно полагать, подготовило назначение Кагановича в Украину в 1947 г. на должность первого секретаря ЦК КП(б)У (Хрущев остался главой правительства). Каганович задумал грандиозную чистку парторганизации Украины в духе 1937 г. Это была бы борьба против местного коммунистического «национализма».

Л. М. Каганович

Командировка Кагановича в Украину по указанию Сталина связана с голодом, который охватил республику в 1946–1947 гг. В январе – июне 1947 г. в Украине зафиксировано 130 случаев людоедства и 189 случаев трупоедства. Только загсами зарегистрированы 282 тысяч голодных смертей в 1946 г. и 520 тыс. – в 1947-м.[654] Попытки Хрущева объяснить Сталину опасность ситуации вызывала у того только ярость. В феврале 1947 г. Каганович стал первым секретарем ЦК Компартии Украины, Хрущев остался главой правительства.

С приездом Кагановича ЦК КП(б)У принял постановление «О политических ошибках и неудовлетворительной работе Института истории Академии наук Украины», готовил новый идеологический погром в литературе. 22 августа 1947 г. литературные критики Е. Адельгейм и И. Стебун написали письмо Кагановичу, где обвинили руководителей писательской организации Украины А. Малышко и И. Неходу, а также ряд писателей, в том числе старшего поколения (П. Панча, И. Сенченко), в украинском национализме и антисемитизме. Можно думать, что у мирного литературоведа Ильи Стебуна (Кацнельсона) и храброго фронтовика-корреспондента Евгения Адельгейма имелись какие-то основания говорить об антисемитских настроениях у собратьев-писателей, и обращались они к Кагановичу не как к еврею, а как к представителю довоенных интернационалистических времен. В конечном итоге, это суть дела не меняло. Из заявления Адельгейма и Стебуна Каганович начал «лепить» дело о националистическом подполье в Украине. С помощью антиукраинской провокации он хотел поправить свое положение и продемонстрировать, что у него есть еще порох в пороховнице. Помощник Кагановича уже начал составлять список членов «подпольной организации», возглавляемой М. Рыльским. В него входили и бывшие «хвилевисты» – Ю. Яновский, П. Панч, И. Сенченко.

В сентябре был созван пленум правления Союза советских писателей Украины, на котором с докладом выступил председатель Союза Александр Корнейчук. Каганович выкрикивал из президиума разные ругательства и угрозы. В них уже были все политические оценки, необходимые для большого расстрельного дела, включая «национал-уклонизм». Готовился пленум ЦК с повесткой дня о «националистическом уклоне» в КП(б)У. На очереди были аресты, ночные допросы с пытками, суды, предрассветные расстрелы, вонючая «зона» с террором криминальных и для каждого украинца – клеймо неблагонадежного.

Хрущев сумел через Жданова сорвать интригу Кагановича. Благодаря Жданову Сталин принял Хрущева с его жалобами и оправданиями и якобы стал на его сторону, сказав, что Каганович хочет поссорить его, Сталина, с украинским народом. В декабре 1947 г. Каганович был возвращен в Москву.

Это была как раз та избыточная политическая инициатива, которую Сталин у подчиненных не любил.

Сталина не устраивал в Украине ни вариант 1937 г., ни вариант Ракоши. Взвесив сложность украинской проблемы, он решил не делать из Хрущева Тито. Сталин перевел напряжение на новое направление: борьба против украинского национализма переросла в борьбу против «сионизма», на первых порах – против «космополитизма».

Осенью 1948 г. был распущен Еврейский антифашистский комитет. А уже 18 октября этого года орган ЦК КП(б)У газета «Советская Украина» словно бы отозвалась на это событие: статья «За высокую идейность, художественную зрелость изобразительного искусства» (за подписью А. Пащенко) начала кампанию критики «формалистических» и «идейно ошибочных» произведений. Очень скоро выяснилось, что главные «эстетствующие формалисты» являются в то же время «безродными космополитами», а со временем все больше выяснялась их еврейская сущность. В конце этого года на II съезде Союза писателей Украины Корнейчук в докладе подверг беспощадной критике И. Стебуна, Л. Санова (Лазаря Смульсона – тоже корреспондента-фронтовика) и Е. Адельгейма, раскрывая их литературные псевдонимы и называя настоящие еврейские фамилии. Украинскому писательству бросили на потраву их вчерашних обвинителей. Сразу после снятия Кагановича появляются таинственные знаки якобы сочувствия украинским интеллигентам. Сталин сам визирует забытую просьбу Рыльского о выделении ему участка под постройку личного дома в Голосеево. Юрию Яновскому дают Сталинскую премию за второстепенный сборник рассказов. Однако ни одна из формулировок не пересматривается, а в 1951 г. начинается новая серия разоблачения националистических идейных ошибок – критика в «Правде» оперы «Богдан Хмельницкий» (музыка Данкевича, либретто Корнейчука), беспощадная критика стихотворения Сосюры «Любіть Україну».