Стальное зеркало - Анна Оуэн

А к герцогу Ангулемскому он захаживает вполне официально и по делу. И говорит с его людьми о переселенцах, а о чем еще говорит? Второй вопрос — по доброте душевной, или по приказу сверху? И третий — понимает ли герцог Беневентский, что этим своим письмом он принес нам голову Таддера на блюде?

— Сэр Кристофер, — улыбнулся Трогмортон, — мне потребуется черновик письма — поскольку вы теперь отчасти мой секретарь, не затруднит ли вас?

Кит встал, выбрал лист бумаги, так же, стоя, набросал три строки — и протянул Трогмортону.

«Наличием подателя сего удостоверяю, что внимание Ее Величества к личной жизни ее подданных не простирается так далеко, как можно подумать»

Свет, тень, свет, тень… чередование равных полос на полу. Повод к философскому размышлению — или всего лишь причуда архитектора. У летнего кабинета Его Преосвященства нет задней стены, вместо нее колоннада, ведущая во внутренний сад. Основательная, простая, даже грубоватая колоннада — тосканский ордер. Новая орлеанская мода на древнеромский стиль иногда порождает такие вот причудливые интерьеры. То, что начинается как кабинет, заканчивается портиком, словно заблудившимся в доме — или в панике удравшим с фасада. Новый дом — почти дворец, да что там, замок, подаренный Ордену покойным королем Карлом. Королевское понимание просьбы о скромном, но надежном убежище для братьев-проповедников. Убежище и впрямь надежно, трудно и приступом взять, но вот скромности ему не придаст ни нарочито грубо обработанный мрамор, ни кажущаяся скудость обстановки.

Двухэтажный дом с фонтаном и садом во внутреннем дворе, с богатой отделкой, резьбой и росписью по всему, что можно отделать, украсить резьбой и расписать, назначен лично Его Преосвященству. Можно бы подумать, что Его Величество издевался, но — нет. Он не умел. Он подарил то, что считал полезным и достойным Ордена… не отказываться же было. А теперь приходится терпеть. Но для приема знатных гостей открытый кабинет, где слух утешает журчание фонтана, а из сада тянет прохладой, вполне годится.

Особенно для сегодняшнего гостя. Его важно принять именно как положено — иначе разговор может не получиться. Гость очень чувствителен к тонкостям этикета, потому что, раз запомнив, их можно употреблять, не думая. И если другие делают то же самое, то дальше все внимание можно спокойно обратить на существо дела, форма позаботится о себе сама.

На самом деле, улыбается про себя епископ, это будет промежуточная форма. Горемычная, ни холодная, ни горячая. Потому что гость — принц крови и наследник Его Величества Людовика VIII, а епископ возглавляет орлеанскую провинцию Ordo fratrum praedicatorum, и правила не смешиваются, как вода и масло. Другой глава провинции был бы до некоторого ропота на собрата удивлен кабинету, бокалам с вином, брату, устроившемуся за широким столом среди книг. Герцог Ангулемский удивился бы, предложи ему хозяин присесть на простую скамью в саду или на лавку в пустой келье. Но это все мелочи, суета, сухая листва — сметешь в ладонь, ссыплешь в жаровню, и нет ее.

А вот существо разговора в жаровню сыпать не стоит. Либо не сгорит, либо взорвется. Очень обстоятельный человек хочет знать, с чем и как ему придется иметь дело. И полагаться на Трибунал он не согласится — людям свойственно ошибаться, люди смертны, а Марсель вряд ли переживет еще одну ошибку. Он хочет знать вещи, которые категорически нельзя выпускать за пределы Ордена. Но если маршалу отказать, он просто обратится к другим источникам. С той же дотошностью. И только Господь знает, до чего он тогда доберется — и какими окажутся последствия.

Что ж, в случае именно этого человека никакой загадки нет. Дав обещание хранить тайну, принц будет ее хранить. С этого и начнется разговор. Как только закончатся общие любезности.

Епископу не нужно смотреть на собеседника, чтобы видеть его. Пожалуй, это даже отвлекает. Снаружи маршал — высокий, яркий, напористый человек. Золото, пурпур, блестящие темные глаза, четко очерченные алые губы, герцогская цепь, еще какие-то атрибуты и украшения… это только помехи для зрения, привыкшего к полумраку, зеленым растениям и белому мрамору. Это неинтересно. Интереснее то, что внутри.

Черное и белое. Не полосками, не противостоянием, не абсолютом — сторонами подброшенной монеты, «глазками» на игральных костях. Как ляжет, то и будет. Только пока кости-монета летят — и не падают. Почти двадцать лет. Человеку безразлично, что выпадет. Игра идет, пока жребий еще в полете. Правила важны, без правил нет смысла — правила и права. Возможность существования. Странно — вот такого совсем не ждал…

Неожиданно, но удобно.

— Господин герцог, — вовсе не предписанное братьям обращение к мирянам, но это маленькое отступление от правил не прегрешение. — Я отвечу на любые вопросы, которые у вас есть. Мои знания в вашем распоряжении. Но лишь при условии, что все услышанное останется между вами и мной. Не выйдет в мир от вашего имени или со ссылкой на Орден, вольно или невольно.

Его выслушивают. Над сказанным задумываются. На мгновение, на долю мгновения, но задумываются. Удивительно.

— Благодарю Вас, Ваше Преосвященство. Мне, возможно, придется отдавать приказы — на основании того, что вы мне сообщите. Существо этих приказов, вероятно, скажет что-то знающим людям. Так что пообещать, что ничто из сказанного здесь не выйдет в мир я не могу. Могу пообещать, что оно не выйдет в мир никаким иным образом.

Вполне достаточно. Клятвы не нужны. «Не клянитесь вовсе…». Собрат по Ордену просто сказал бы «да», но герцог считает необходимым объяснить. Он так привык, ему так удобнее, с этим не имеет смысла спорить.

— Теперь вы можете задавать вопросы.

— Почему произошедшее в Марселе не закончилось катастрофой там же и тогда же? Что происходит там сейчас — в вашей области? Какие действия могут повредить? Какие — исправить ситуацию? Насколько серьезно положение? Можно ли там вообще воевать — и чем мы рискуем, сделав окрестности города частью театра? И чем рискуют арелатцы?

— Господин герцог… — Столько дельных вопросов сразу. Жаль, что ответов нет. — Я ведь не имею привычки лгать. Я уже сказал на королевском совете, что у нас мало сведений. Я поясню — у нас мало сведений, обрывочных, не самых достоверных, порой противоречивых. Более того — Господь в милости своей ограничил человека, не дав ему возможности проницать мысли и дела за полторы с лишним сотни почтовых лье, а гадать запретил. Вы же, кажется, видите во мне тот сундук, в котором противник хранит самые ценные планы, а сейчас замок оказался снят, — слегка улыбается епископ.