Пыль Снов - Стивен Эриксон

— Не можем. Вы, Дестриант, Смертный Меч и Надежный Щит — всё, что осталось от воли Матроны. Вы наследие ее ума. Даже сейчас можем ли мы счесть ее неправой?

— Слишком сильно на нас надеетесь.

— Верно.

Она слышала, что Геслер и Буян вновь спорят на своем языке. Фурии подошли близко; вперед выбежали два Солдата Ве’Гат. Спины их имели странную форму.

— Вот, — сказала Келиз, привлекая внимание малазан. — Ваши скакуны.

— Мы должны на них ехать?

— Да, Смертный Меч. Они выращены для тебя и Надежного Щита.

— У того, что для Буяна, седло никуда не годится. Буян привык прятать голову в заднице, а до вегатовой не дотянешься.

Глаза Келиз широко раскрылись.

Буян засмеялся: — Чем идти за тобой, Гес, лучше спрятаться в жопу. Ты едва управлялся с жалким взводом. Теперь тридцать тысяч ящериц ждут твоих команд.

Казалось, Геслера затошнило.

— В твоей жопе свободного местечка не найдется?

— Можешь посмотреть. Но потом я дверку закрою и больше не пущу.

— Всегда ты был самолюбивым ублюдком. Не могу понять, как мы подружились.

Ве’Гат топали к ним.

Геслер искоса глянул на Буяна и сказал на фаларийском: — Ладно, могу понять.

— Я чую их мысли — всех их, — сказал Буян. — Даже этих двоих.

— Да-а.

— Геслер, эти Вегаты… они не страховидные лошади, они умные. Тут скорее мы с тобой за скотину сойдем.

— От нас ждут командования. Матрона все не так придумала.

Буян покачал головой:

— Нет смысла спорить. Единая Дочь сказала…

— Да, мне тоже. Кровавый переворот. Воображаю, что подумали Ассасины — и не без причин. Что мы совсем лишние. И Келиз. Буян, я могу дотянуться до всех. Могу видеть глазами любого, кроме Ганф Мач.

— Да, она строит толстые стены. Интересно, почему. Слушай, Гес, я реально не знаю, что требуется от Надежного Щита.

— Ты, Буян, громадная яма, в которую все истекают кровью. Забавно, что твои сны не показали эту мелочь. Но в ближайшей битве ты должен будешь напрямую направлять Ве’Гат…

— Я? Как насчет тебя?

— На мне Охотники К’эл. Они быстрые, могут нападать и отступать. С такой скоростью они станут самой опасной силой.

— Гес, это же дурацкая война. Мир недостаточно велик для Длинных Хвостов и Коротких Хвостов? Глупо. Их почти не осталось. Словно два последних скорпиона лупят друг дружку, хотя пустыня покрыла весь треклятый материк.

— Рабы вырвались на волю, — ответил Геслер. — Много поколений они прятали ненависть, питались ей. Они не удовлетворятся, пока не порубят в куски последний костяк Че’малле.

— А тогда?

Геслер взглянул другу в глаза: — Это меня и пугает.

— То есть мы следующие.

— Почему бы нет? Что им помешает? Поганцы плодятся как муравьи. Опустошают целые садки. Боги подлые, они ловят и убивают драконов! Слушай, Буян — вот наш шанс. Мы сможем остановить На’рхук. Не ради Че’малле — я за них гроша не дам — но ради всех других.

Буян оглянулся на К’чайн Че’малле. — Они не надеются пережить битву.

— Да. Дурная привычка.

— Надо исправить.

Геслер отвел взгляд.

Двое Ве’Гат ждали. Спины их исказились, кривые кости высоко поднялись под кожей, создав седла с передними луками. Нечто вроде длинных пальцев — или растянутых крыльев летучих мышей — висели по бокам, загибаясь в форме стремян. Плечи были покрыты броневыми пластинами; выступающие шеи несли чешую размером с панцири лобстеров. Шлемы плотно прилегали к плоским черепам, оставляя на свободе лишь рыла.

Они могли бы глядеть сверху вниз на Тоблакаев. Проклятые твари улыбались седокам.

Геслер обратился к Ганф Мач: — Единая Дочь. Последний Ассасин — тот, что сбежал — он мне нужен.

Келиз сказала: — Мы не знаем, жив ли Гу’Ралл…

Геслер не отвел взора от Ганф Мач. — Она знает. Единая Дочь, я не хочу идти в безнадежную битву. Если вы все еще хотите нашего руководства… что ж, люди не понимают одной вещи. Зачем сдаваться заранее. Мы сражаемся, пока битва не сомнет нас. Мы бунтуем, даже когда цепи скрутили все тело — лишь мозги свободны. Мы протестуем, даже когда единственный способ выразить протест — умереть. Да, видел я людей, склоняющих головы в ожидании топора. Видел тех, что стояли в ряд, держа в руках арбалеты, и ничего не делали. Но они потеряли главное оружие — оружие духа. Вот худший кошмар любого солдата. Ну, дошло до тебя? Я не хочу бормотать утешительный вздор. Твой ассасин нужен мне, Ганф Мач, ради его глаз. Там, высоко. Его глаза дадут мне выиграть битву.

Ты сказала, Матроны никогда не производили больше сотни Ве’Гат. Но ваша мать сделала пятнадцать тысяч. Неужели ты думала, На’рхук понимают, на что напрашиваются? Ты наполнила мою голову сценами прошлых битв — всеми жалкими поражениями — и я не удивлен, что вы готовы сдаться. Но вы ошиблись. Матрона была безумной? Может быть. Да. Достаточно безумной, чтобы верить в победу. И строить планы. Безумна? Безумно гениальна.

Я сказал, Ганф Мач. Призови Ассасина Ши’гел — теперь он твой, не так ли? Не готовый сдаться, не склонный к фатализму собратьев. Зови его.

Тишина.

— Я…

Геслер смотрел в глаза Ганф Мач. Словно в глаза крокодила. «Видит всё, не реагирует ни на что. Пока не наступит нужный момент. Игра холодных мыслей, если это можно назвать мыслями. От такого наши яйца начинают искать, куда бы заползти».

Она сказала в разуме: — Смертный Меч. Твои слова услышаны. Всеми. Мы повинуемся.

— Боги подлые, — пробормотал Буян.

Келиз подошла к Геслеру. Глаза ее были широко раскрыты.

— Тьма вздымается над К’чайн Че’малле.

— В глазах под слоем удивления можно было заметить трепещущий страх. «Считает, я сею ложные надежды. Боги, женщина! Как ты думала, чем занимается командир?»

Он подошел к Солдату, ухватился за рогатое седло, вставил ногу в стремя (тут же крепко охватившее ступню) и сел на громадного зверя.

— Готовиться к походу, — сказал он, зная, что все его слышат. — Не будем ждать, пока На’рхук придут за нами. Мы идем прямо на них, прямо к проклятым их глоткам. Келиз! Кто-нибудь знает — небесная крепость полетит следом? Будет сражаться?

— Мы не знаем, Смертный Меч. Но думаем, что да. Зачем бы еще ей являться?

Буян с трудом влезал на своего «скакуна». — Хочет мне ногу раздавить!

— Расслабься, — посоветовал Геслер.

Единая Дочь сказала его разуму: — Ши’гел идет.

— Хорошо. Начнем нашу заварушку.

Гу’Ралл накренил крылья, облетая нависающий утес Эмпеласа Вырванного. Внутри остался один Ши’гел — он ухитрился нанести второму смертельную рану, прежде чем его изгнали из Гнезда и города. Глубокие разрезы на груди заполняла запекшаяся кровь, но жизни они не угрожали. Он уже начинает исцеляться.

Внизу на равнине фурии возобновили пожирающий землю марш. Тысячи Охотников К’эл разошлись веером, широким полумесяцем, направляясь на юг, где кипят на горизонте тяжелые тучи, постепенно пропадая из вида — солнце уже потонуло в западных холмах. На’рхук сегодня наелись, однако добыча оказалась гораздо опаснее, чем они ждали.

Смертный Меч и его слова впечатлили Гу’Ралла, насколько вообще можно впечатляться людьми; но ведь и Геслер и Буян — не совсем люди. Уже нет. Аура их присутствия почти ослепляет глаза Ши’гел. Их закалили древние огни. Тюрллан, Телланн, может, даже дыхание и кровь Элайнтов. К’чайн Че’малле не склоняются в молитвах, но если дело доходит до Элайнтов, их упорство слабеет. «Дети Элайнтов. Но мы не таковы. Мы попросту присвоили себе такую честь. Хотя не так ли поступают все смертные? Хватают богов, создают порочные правила поклонения и повиновения. Дети Элайнтов. Мы называли города в честь перворожденных драконов, тех, что первыми взлетели в небеса этого мира.

Как будто им это нравилось.

Как будто они вообще нас замечали.

Смертный Меч говорил о вызове, об отказе покоряться судьбе. В нем есть смелость и упорство воли. Смехотворные заблуждения. Я ответил на его призыв. Я дам ему свои глаза, пока остаюсь в небе. Но я не предупрежу его, что На’рхук позаботятся обо мне в самом начале битвы.

И даже если так… В память Ацил я покорюсь ему».

Сомнения кружатся вихрем в бородатом Надежном Щите. Его сердце велико, да. Он полон сочувствия и страсти, хотя и выглядит настоящей грубой обезьяной. Но такие существа уязвимы. Их сердца слишком легко кровоточат, а раны никогда полностью не закрываются. Безумие — принимать боль и страдания К’чайн Че’малле. Даже Матрона не смогла бы. Разум взвоет. Разум умрет. Это же всего один человек, смертный. Он возьмет сколько сможет и упадет. Опустятся фальшионы — миг чистейшего милосердия…

— Хватит этого — я птичьего дерьма не дам за твои мыслишки. Ассасин, я Геслер. Твой Смертный Меч. Грядущим утром, на заре битвы, ты станешь моими глазами. Ты не улетишь. Мне плевать, как плохо тебе будет. Если ты не уподобишься голубю, подбирающему последние зернышки, когда всех нас перемелют, ты подведешь меня и весь свой род. Даже не думай…