Шамал. В 2 томах. Т.1. Книга 1 и 2 - Джеймс Клавелл

– Погодите. Где все?

– Кто, ага?

– Семья? Где остальные члены семьи?

– А, семья. Ее высочество у себя, госпожа Шахразада здесь.

Локарт снова почувствовал, как ее стоны подстегивают его гнев.

– Я имел в виду, где его превосходительство Мешанг и его жена и дети, и сестры моей жены, и их мужья?

– Где же им еще быть, как не у себя дома, ага?

– Тогда сообщите его превосходительству Мешангу, что я вернулся, – распорядился Локарт. Мешанг, старший сын, и его семья были единственными людьми, постоянно проживавшими здесь.

– Непременно, ага. На все воля Аллаха, я сам немедленно отправлюсь на базар.

– Он на базаре?

Старик кивнул:

– Разумеется, ага, сегодня вечером он там, он и его семья. Теперь он хозяин, и ему надлежит вести дела. На все воля Бога, ага, теперь он – глава дома Бакраван. Я отправлюсь немедленно.

– Нет, пошлите кого-нибудь. – Базар был рядом, выполнить его просьбу было нетрудно. – Есть кто-нибудь… Шахразада, Шахразада, прекрати! – грубо сказал он, но она как будто не слышала его. – Есть в доме горячая вода?

– Должна быть, ага. Печь у нас очень хорошая, только она не разожжена.

– У вас нет солярки?

– О, солярка должна где-то быть. Вы хотите, чтобы я проверил?

– Да, пожалуйста, разожгите печь и принесите нам что-нибудь поесть и чаю.

– Непременно, ага. Что бы его превосходительству хотелось покушать?

Локарт с трудом сохранял здравомыслие, всхлипывания Шахразады толкали его за грань самообладания.

– Что угодно… нет, рис и хореш, хореш с курицей, – поправился он, назвав обычное блюдо, которое легко приготовить. – Куриный хореш.

– Как пожелаете, ага, только повар весьма гордится своим умением готовить куриный хореш, и у него уйдет несколько часов, чтобы приготовить его к вашему удовлетворению. – Старик вежливо ждал, переводя взгляд с Локарта на девушку и обратно.

– Тогда… тогда, о господи, пусть будут просто фрукты. Фрукты и чай, любые фрукты какие есть… – Локарт больше не мог этого выносить, он подхватил Шахразаду на руки, поднялся с ней по лестнице и прошел по коридорам в комнаты, которые они обычно занимали в этом трехэтажном, с плоской крышей доме, похожем на дворец, богатый, с бесконечным лабиринтом комнат. Он открыл дверь и захлопнул за собой.

– Шахразада, послушай меня… Шахразада, послушай! Да послушай же, ради всего святого!

Но она лишь приникла к нему всем телом, постанывая и бессвязно бормоча. Он отнес ее в душную внутреннюю комнату с плотно закрытыми окнами и ставнями и заставил ее сесть на неубранную кровать, потом метнулся в ванную, которая была вполне современной, – то есть почти все тут было современным, кроме туалета.

Горячей воды нет. Холодная течет и, кажется, не слишком грязная. Он нашел несколько полотенец, намочил их и вернулся в комнату. В груди поселилась ноющая боль, он понимал, что плохо представляет, что ему делать. Шахразада сидела там же, где он ее оставил. Он попытался вытереть ей лицо, но она стала сопротивляться и начала рыдать в голос, от чего стала еще уродливее. С уголков губ вниз потянулись ниточки слюны.

– Шахразада… Шахразада, милая моя, ради всего святого, родная… – Он обнял ее, прижал к себе, но ее ничто не трогало. Только стоны постоянно слетали с ее губ, толкая его все ближе и ближе к опасному краю. – Возьми себя в руки, – громко, но беспомощно произнес он и поднялся, но ее руки уцепились за его одежду и постарались притянуть его назад.

– О Боже, дай мне силы… – Он увидел, как его рука хлестнула ее по лицу. На мгновение стоны прекратились, она, не веря, уставилась на него, потом ее глаза опять затянуло пеленой, бессвязное бормотание возобновилось, пальцы снова заскребли по его одежде. – Боже, помоги мне! – пробормотал он и начал бить ее наотмашь по лицу, все сильнее и сильнее, отчаянно пытаясь, чтобы удары были сильными, но не слишком, потом ткнул ее лицом в постель и начал с размаху хлестать ее по ягодицам, пока не заболела ладонь, и вся кисть, и тут же он услышал вопли, настоящие вопли, а не тупое, жалобное причитание:

– Томмиииии… прекрати, о Томмииии, прошу тебя, перестаааань… Томми, мне больно, за что, что я сделала? Клянусь, я ни о ком не думала, ни о ком, о Томми, пожалуйста, не наааадоооо…

Он остановился. Пот заливал ему глаза, рубашка промокла насквозь, и он, тяжело дыша и пошатываясь, отступил от кровати. Она корчилась от боли, ягодицы багровели, багровели и щеки, но ее слезы теперь были настоящими слезами, и ее глаза стали ее собственными глазами, и мозг – ее собственным мозгом.

– О Томмииии, мне больно, так больно, – всхлипывала она, как ребенок, которому дали ремня. – За чтооо? За чтооо? Клянусь, я люблю тебя… Я ничего не сделала… ничего, что… что причинило бы тебе боль и заставило бы… заставило бы тебя сделать больно мне… – Мучаясь от боли и стыда, что так разгневала его, не понимая причины, зная лишь, что она должна помочь ему выбраться из паутины ярости, Шахразада сползла с кровати и рухнула у его ног, сквозь слезы умоляя его о прощении.

Слезы вдруг прекратились, когда реальность хлынула в ее сознание, и она подняла на него глаза.

– О, Томми, – беспомощно проговорила она. – Отец мертв… его убили… убили «зеленые повязки»… убили…

– Да… да, дорогая, я знаю, о, я знаю… мне так жаль…

Он поднял ее на ноги, и его слезы смешались с ее слезами, и он крепко прижал ее к себе, и дал ей сил от своей силы, и излечил ее так же, как она дала ему сил от своей силы и излечила его. Потом они беспокойно уснули, иногда просыпаясь, но снова мирно погружаясь в сон, вбирая в себя жизнь, и пламя масляных светильников отбрасывало добрые тени. Перед самой полуночью Локарт проснулся. Ее глаза смотрели на него. Она осторожно придвинулась, чтобы поцеловать его, но острая боль остановила ее.

– О, ты в порядке? – Его руки тут же обвились вокруг нее.

– Ой, осторожнее… извини, да… это… – Болезненно сморщившись, она попыталась заглянуть себе за спину, потом заметила, что вся ее одежда грязная. Лицо скривилось в гримасе. – Ух, эта одежда, пожалуйста, извини меня, дорогой… – Она неуклюже встала и сорвала ее с себя. Морщась от боли, Шахразада подняла с пола влажное полотенце и начисто вытерла лицо и расчесала волосы. Потом, подойдя ближе к свету, она увидела, что один глаз у нее уже чуть-чуть потемнел, а ягодицы покрывали багровые синяки. – Пожалуйста, прости меня… что я сделала… чем я оскорбила тебя?

– Ничем, ничем, – торопливо заверил он ее, ужасаясь, и рассказал, в каком состоянии он ее нашел.

Она тупо смотрела на него.

– Но… ты говоришь, что я… я ничего такого не помню… только… помню только, как меня били.

– Мне так жаль, но мне больше никак не удалось бы… прости меня.