Долгая дорога к свободе. Автобиография узника, ставшего президентом - Нельсон Мандела

знал: все ожидали, что я буду испытывать гнев по отношению к белым. Но у меня его не было. В тюрьме мой гнев по отношению к белым уменьшился, однако наряду с этим возросла моя ненависть к системе апартеида. Я хотел, чтобы Южная Африка увидела, что я люблю даже своих врагов, в то же время испытывая ненависть к той системе, которая натравливала нас друг против друга.

Я хотел донести до журналистов идею о важной роли белой общины в любом новом обустройстве нашей страны. Я старался этот вопрос никогда не упускать из виду. Мы не хотели разрушать свою страну до того, как освободим ее, а изгнать из нее белую общину означало бы опустошить нацию. С учетом этого момента я заявил прессе, что должен быть баланс между опасениями белой общины и надеждами чернокожего населения и что руководство АНК обязательно найдет его. «Белые – это наши соотечественники в Южной Африке, – сказал я, – и мы хотим, чтобы они чувствовали себя в безопасности и знали, что мы ценим тот вклад, который они внесли в развитие нашей страны». Как я подчеркнул, любой мужчина или любая женщина, которые отказываются от системы апартеида, могут быть вовлечены в нашу борьбу за демократическую, нерасовую Южную Африку. Я добавил: «Мы должны сделать все возможное, чтобы убедить наших белых компаньонов в том, что новая, нерасовая Южная Африка станет лучшим местом жизни для всех нас».

Уже на своей первой пресс-конференции я заметил, что журналисты стремились побольше узнать не только о моих политических взглядах, но также и о моих чувствах и отношениях в личной жизни. Это явилось для меня новым моментом. Когда я оказался в тюрьме, журналистам никогда не приходило в голову задавать вопросы о своей жене и семье, о своих эмоциях и личных переживаниях. Хотя было понятно, что для репортеров такие моменты представляют вполне определенный интерес, мне, тем не менее, было трудно в полной мере удовлетворить их любопытство. Я никогда не относился к числу тех, кому легко говорить о своих чувствах на публике. Журналисты часто задавали мне вопрос, какие чувства я испытываю, оказавшись на свободе, и я делал все возможное, чтобы попытаться описать свои ощущения, – и всегда терпел неудачу.

После пресс-конференции жена архиепископа Десмонда Туту позвонила из Йоханнесбурга и попросила нас немедленно вылететь туда. Мы с Винни надеялись провести еще несколько дней в Кейптауне, чтобы отдохнуть, но, как стало известно из этого звонка, среди жителей Йоханнесбурга нарастает волнение и беспокойство, и, если только я не вернусь в самое ближайшее время, в городе может возникнуть хаос. В тот же вечер мы вылетели в Йоханнесбург, однако мне сообщили, что наш старый дом номер 8115 в Орландо-Уэст, который был отремонтирован, окружают тысячи людей и было бы неразумно ехать туда. Я был вынужден согласиться с этим, хотя и надеялся провести свою вторую ночь свободы под собственной крышей. Вместо этого мы с Винни остановились в северном пригороде Йоханнесбурга в доме одного из сторонников АНК.

На следующее утро мы вылетели на вертолете на стадион Первого национального банка в Суэто. Мы смогли совершить экскурсию над Суэто, многолюдным мегаполисом, состоящим из домишек, похожих на спичечные коробки, жестяных лачуг и грунтовых дорог. Этот пригород Йоханнесбурга можно назвать родиной городского чернокожего населения Южной Африки. Здесь у меня как уже взрослого мужчины был единственный дом до того, как я попал в тюрьму. В то время как Суэто разрастался, а некоторые его районы даже процветали, подавляющее большинство его жителей по-прежнему проживали крайне бедно, без электричества и водопровода, влача существование, которое было позорным в такой богатой стране, как Южная Африка. Во многих местах Суэто я встретился с такой очевидной бедностью, на грани полной нищеты, какой не видел до того, как попал в тюрьму.

* * *

Мы сделали круг над переполненным стадионом (на него пришло более 120 000 человек) и приземлились в его центре. Стадион был набит до отказа, люди сидели или стояли на каждом дюйме его пространства. Я выразил свою радость по поводу того, что снова оказался среди них, при этом подверг резкой критике тех, кто отвечал за решение серьезных проблем городского чернокожего населения. Учащиеся, как я подчеркнул, должны вернуться в школы. Преступность должна быть взята под контроль. Я заявил, что слышал о преступниках, маскирующихся под борцов за свободу, которые преследовали невинных людей и поджигали машины. Этим негодяям не было места в рядах истинных участников нашего освободительного движения. Свобода без признаков цивилизованности, свобода без возможности жить в мире – это искаженная, ненастоящая свобода. Я сказал собравшимся:

«Мое возвращение в Суэто наполняет сегодня мое сердце радостью. В то же время меня переполняет глубокое чувство печали. Печально узнать, что вы все еще страдаете от бесчеловечной системы. Остались нехватка жилья, кризис в школах, безработица, высокий уровень преступности… Как бы я ни гордился тем, что являюсь частью сообщества Суэто, меня очень беспокоит статистика преступности, о которой я читаю в газетах. Несмотря на лишения, которые терпит наш народ, я должен заявить, что уровень преступности в африканских населенных пунктах крайне высок, и с этим необходимо бороться в срочном порядке».

Я закончил свое выступление, радушно приветствовав всех южноафриканцев доброй воли и добрых намерений: «Ни один мужчина и ни одна женщина, которые отказались от системы апартеида, не будут исключены из нашего движения к нерасовой, единой и демократической Южной Африке, основанной на принципе ”один человек – один голос“ и принципе общего списка избирателей». Это была миссия Африканского национального конгресса, та цель, о которой я всегда помнил в течение многих лет тюремного заключения, та цель, к которой я стремился, стремлюсь и буду стремиться все оставшиеся годы своей жизни. Это была мечта, которую я лелеял, оказавшись в тюрьме в возрасте сорока четырех лет. И теперь, когда мне уже семьдесят один год, я не мог позволить себе терять время даром.

Тем вечером я вернулся вместе с Винни в дом номер 8115 в Орландо-Уэст, и только тогда я в глубине души, наконец, почувствовал, что покинул тюремные стены. Для меня дом номер 8115 всегда являлся центром моего мира, местом, отмеченным крестиком на географической карте моей души. Он был основательно перестроен после случившегося пожара. Когда я увидел его четыре комнаты, я был удивлен тем, насколько он оказался меньше и скромнее, чем я его помнил. По сравнению с моим коттеджем в тюрьме «Виктор Верстер» дом номер 8115 мог бы считаться помещением для прислуги в задней части моих бывших тюремных хором. Однако любой