Обсидиановый нож - Александр Мирер

— Возьми, — сказал Хайдаров.

— Возьму. Попробую, — сказал Уим.

О Марте Стоник они не говорили. Они знали, что вины здесь нет ничьей — ни командира, ни пассажирки. Так вышло. И все.

Они уже знали, что Тильберта Юнссона не удалось оживить, хотя никаких следов насильственной смерти на нем не обнаружено. Просто выключился мозг. Просто… Так же просто, как гипотеза Сперантова и других набольших физиков, по которой НО не был ничем материальным. Ни пространством, ни антипространством — ничем. Лучом прожектора, состоящим из абсолютной пустоты. Поэтому он и не имел массы, поэтому поворачивал без радиуса, как пятно от прожекторного луча на склоне горы или на поверхности моря. Юнссона убило ничто, поглощающее любое излучение, как мы — ничто по сравнению с матерью — природой, — поглощаем любое знание о ней, накалываем его на булавки, как бабочек.

Уим погасил голографию и требовательно спросил:

— Почему Тиль бросил Шерну?

— «Чтоб вам не оторвало рук, не трожьте, музыку руками», — Хайдаров ответил цитатой, чтобы закончить разговор, но командир Уим был упрям, и ему предстояло водить пассажирские корабли, в которых все каюты будут заняты космическим персоналом.

— О — а, все тот же миф о ненависти к, куратору? Я в это не верю.

— Ты слишком здоровый человек, чтобы поверить, дорогой Грант. И ненависть — не то слово. Скорее, нелюбовь, еще точнее — раздражение и нетерпимость. Куратор, к сожалению, воспринимается не как врач, а как требовательный наставник. Нас либо очень любят, либо едва терпят. И то и другое — лишнее. Почему — едва терпят? А мы пристаем, настырничаем… Тиль был очень эмоционален. Вечный подросток, понимаешь? И агрессивен при этом…

— Стоп… — перебил Уим. — Ты хочешь распространить на нас машинный контроль, чтобы устранить личность куратора?

— Ну, нет, — живо сказал Хайдаров. — Наоборот, безличный контроль — еще хуже. Каждому ясно, что нелюбовь к куратору — чувство несправедливое…

— Постыдное, — сказал Уим. — Дикое и постыдное.

— Предположим. Как таковое оно и загоняется в подсознание относительно легко. А вытеснить отвращение и недоверие к машинной системе будет куда как сложнее.

Уим закрыл глаза, собрал лицо крупными коричневыми морщинами и запел:

— О, великий и черный космос, какие же мы дикари… О жалкие песчинки, наделенные жалкими чувствами… Охотники, страшащиеся своего копья, — пел командир Уим, раскачиваясь всем телом. — Охотники, прикрывающиеся щитом от темноты ночи… Прости, куратор, — надменно и застенчиво проговорил он. — Просто терпения не хватает. Но говори дальше о Юнссоне. Он был агрессивен…

— Да. И слишком долго работал в космосе. В сущности, без Шерпы он давно был бы списан на планетную службу — но Шерна тоже имел свои слабости…

— Любил веселых людей?

— Кто их не любит, — сказал Хайдаров. — Нет. Шерна слишком любил космос. Он берег первоклассного пилота и исследователя. Тащил его буквально за шиворот. Смотрел за ним, как за любимым ребенком…

— Спас ему жизнь, — сказал Уим.

— Да. Чего подчас нельзя простить… Значит, модель события… Вот она. Они встретились у буфета не случайно. Тиль. последнее время избегал Шерну, их почти не видели вместе на корабле. Филип вызвал Тиля для кураторского собеседования, пользуясь ночным временем — пока в кают — компании пусто. Юнссон был раздражен его настойчивостью. Когда ударил метеорит и Шерна упал, он бросился к люку не сознательно. Подсознание, которое постоянно отталкивало его от куратора, воспользовалось аварийной ситуацией. Правило: «отсек с нарушенной герметичностью покинь немедленно» было подхвачено подсознанием, и Тиль прыгнул в люк.

— О — а, подсознательно — через три секунды? Он же быстрый, он — пилот! За три секунды Тиль умел продумать целый философский трактат!

Хайдаров кивнул.

— Этот факт и был самым ужасным для Юнссона. Вот как я это объясняю. Шерна упал не сразу. Даже кровь ударила из раны не сразу. Секунду — полторы Тильберт ждал. Шерна должен был уйти первым. И вдруг он упал. Понимаешь? Юнссона это настолько поразило…

— Поразило? При пробое всегда можно ждать травмы!

— Только не у всемогущего куратора, Грант. Только не у него. В подсознании Юнссона куратор был огромен, неуязвим… в тупом скорее удивлении Тильберт наклоняется, видит агонию и неведомо для себя прыгает в люк. И тут же наступает прозрение. Внутренний вопль: «Что я наделал!?», и он кидается обратно…

— Но люк уже закрыт, — сказал Уим. — Так?

— Так… Дальше — дальше он оказывается в своей каюте, по аварийному расписанию, и ничего не понимает. Как он мог наклониться, может быть, тронуть Филипа рукою, и удрать, бросив его? Почему!? И кто поверит ему, что он действовал в помрачении разума?

— Никто.

— Теперь никто, — сказал Хайдаров. — Шерна бы поверил.

— О великий и черный космос! Вот на чем ты все построил.

— Ну, не все. Эта догадка завершила цепь рассуждений. Казалось невероятным, что «субъект Икс» скрывается. Я построил модель явки с повинной. К кому этот несчастный мог бы придти? Только к своему куратору. В данном случае, к Марселю. А если его куратором, подумал я, был кто — то другой? Например, Шерна? Я просмотрел список пассажиров четвертого яруса и обнаружил Юнссона, единственного человека на борту, куратором которого был Шерна.

— И ты предложил вызвать его в рубку…

— Ну, естественно.

— О — а, естественно… Почему, скажи пожалуйста, Шерне надо было встречаться с Юнссоном в кают — компании? Шерна мог придти в его каюту.

— Когда человек настроен… э… враждебно, не следует оставаться с ним в тесной клетушке наедине. К ощущению психологической скованности добавится клаустрофобия. Мы не в космосе. Грант…

Уим кивнул. Он, старый космонавт, на собственной шкуре испытал все разновидности боязни закрытого пространства. Вряд ли он хоть раз говорил об этом, но знать — знал отменно…

— О — а! Давай, выпьем кофе, — сказал Уим.

Хайдаров не спрашивал, подозревал ли командир Юнссона, — все равно не скажет.

Но если Грант Уим был командир, то Николай Хайдаров — куратор, и победы над людьми были столь же необходимы ему, сколь Уиму — победы над «великим и черным космосом». И прием, которым он собирался раскрыть Уима, был, в сущности, честный.

— Да, вот еще Оккам… — проговорил он. — Знаешь, командир, я не видел ни одной трагедии, которая не сопровождалась бы фарсом…

Уим одобрительно блеснул глазами — ох, умны же у тебя глазищи, коричневый ты дьявол…

— Ха! Фарс? — он вытянул руку и живо загнул три пальца. — Краснов, первый кибернетист! Бутенко, второй кибернетист, Жермен, космический психолог. Трое, тро — е их было, и — проглядели машину! Какие слова им говорить, о великий космос!