Ватага. Император: Император. Освободитель. Сюзерен. Мятеж - Александр Дмитриевич Прозоров

их вместе и вытащили. В кровь расцарапавшая живот девчонка держалась бодро, не дрожала, не ныла, да она вообще спокойно переносила все тяготы и лишения, не так, как российской доблестной армии солдаты, которым – и год служить, и после обеда спать, и никаких кухонных нарядов, а вот поди ж ты, все от службы закосить норовят – как же, мамки-то рядом не будет! Кто «мальчику» сопельки вытрет, трусишки-носочки простирнет, сахарок в чаю размешает? Никто, разве старшина только – к тому все, похоже, и идет.

– Черная Мадонна, – усевшись у костра, негромко промолвил князь. – Худой сон про нее привиделся.

– Что за сон?

– Не скажу. Рано вам еще. А вот к мадонне – пора! И очень хотелось бы – побыстрее.

– Скоро будем, ничего! – подойдя, добродушно усмехнулся капитан. – Во-он ту скалу – Лик Святой Девы – минуем, а там уж и рядом. Да к вечеру доберемся! – Гильермо приложил руку к уху. – Слышите – колокола?

– Это там уже?

– Да, в обители, где Моренетта. На молитву братию созывают.

Юный Матиас, мальчик из хора, прямо-таки ворвался в келью, едва настоятель, отец Бенедикт (когда-то давно, в миру – доблестный рыцарь Хавьер Серрано) отворил на заполошный стук дверь.

– Зачем так стучать, вьюнош? – строго прикрикнул аббат. – Неужто – небо перевернулось? Или, может быть, сам Спаситель сошел с небес, и ты так спешишь, чтобы первым сообщить мне об этом?

– О, святой отец… – карие, широко распахнутые глаза мальчика сияли совсем недетской тревогой, соломенно-светлые волосы топорщились, растрепались. – Мой брат Алехо, послушник, что…

– Что ночевал нынче в притворе у пещеры Святой Девы, – успокаивающе возложив руки на голову отрока, продолжил настоятель. – Я знаю, твой старший брат стремится поскорее принять постриг и любит коротать ночи близ притвора Смуглянки, ведь так?

– Так… – Матиас все же не успокаивался. – Но он мне сейчас не открыл!

– Ну, не открыл… – отечески улыбнулся аббат. – Так может, уснул – так ведь бывает.

– Да нет же, святой отец! – взвился мальчишка. – Алехо бы так никогда не сделал… Тем более – колокола, он же не мог их не слышать?! Может… Может, его хватил удар?

– Ну-у-у, придумал – удар, – перекрестившись, отец Бенедикт поспешно накинул нарясник. – Сейчас вот, заутреню отстоим, и сходим в притвор, разберемся. Самолично с тобой спущусь – обещаю.

– Спасибо, святой отец! – просиял лицом мальчик. – Так я побегу? Нам же на заутрени петь, а брат Августин сами знаете, какой строгий, не любит, когда опаздывают.

– Беги, беги, сын мой.

Перекрестив мальчика, аббат вышел из кельи и, кивая на ходу монахам, направился в монастырскую церковь, где уже собиралась в ожидании вся братия.

Облачившись в золоченые ризы, отец Бенедикт приступил к службе, как делал уже каждое утро на протяжении двадцати пяти лет…

– О, Патер Ностер… – уста немолодого прелата сами собой произносили слова молитвы – звучно и вместе с тем как-то по-домашнему уютно, да ведь здесь, в этой обители, и не могло быть как-то по-другому, ведь Святыня – Моренетта, Смуглянка – считалась всеми родной. Впрочем, нет, не считалась – являлась таковою! Была!

Ах, как запели отроки! Голоса звонкие, словно весенние ручейки… поют этак слаженно, чисто. В том, конечно, большая заслуга брата Августина, человека строгого, но с большим и добрым сердцем. Двести лет уже, как при монастыре – хор мальчиков, двести лет! Многие паломники, поклонившись Смуглянке, еще пару дней остаются специально послушать. Да и как не послушать – это же чудо какое-то! Словно бы сам воспаряешь к небесам, к Господу, к Пресвятой Деве… Ах, голоса, голос… а вот этот – солист – это Мартин поет, вот уж голос так голос! Такой талант – только от Бога, а открыл парня брат Августин. Жаль, недолог век монастырских певцов – года два-три, и голос начнет ломаться, грубеть. Это и правильно, так и должно быть, не век же отрокам оставаться детьми, пора и взрослеть, уступая дорогу новым хористам… и новому чуду.

В отличие от своего старшего брата, Матиас непослушен, неусидчив, матери – вдове Альмеде, свободной крестьянке – трудно с ним, да и брату Августину нелегко. Да уж, у хормейстера непосед много, за каждым глаз да глаз – зато как потом славно выходит! Не песнопения, а благодать Божья.

– А-а-а-ве Марии-и-и-я-а-а-а-а…

По окончанию службы Матиас, нетерпеливо грызя ногти, дожидался аббата у церковных врат.

– Ой! Святой отец! Как вы незаметно подошли.

– Ногти не грызи, вьюнош. Не то уж придется наложить на тебя епитимью.

– Ой, святой отец, а и сам не понимаю, как это так получается, что руки будто сами собой ко рту лезут?

Настоятель спускался по лестнице быстро, и Матиас едва за ним поспевал, даже запыхался немного, но к притвору, неучтиво опередив отца Бенедикта, подскочил первым, дернулся в дверь, оглянулся:

– Вот видите, святой отец – закрыто.

– Вижу, что закрыто, – побарабанив в дверь кулаками, аббат безуспешно попытался толкнуть дубовые створки вовнутрь и покачал головой. – Однако!

Внимательно оглядев дверь, отец Бенедикт неожиданно хмыкнул:

– Может, отсырела? Или, наоборот, рассохлась? А братец твой к кастеляну пошел – доложить. Там-то мы его и отыщем, ежели раньше не подойдет…

– Ого! Вот так дела, святой отче! – подпрыгнув, Матиас достал ладонями притолочину. – А дверь-то заклинена. Там скобы!

– Какие еще скобы? – недоверчиво переспросил аббат. – Ты сможешь их достать? Хотя нет – лучше беги за лестницей. И позови кого-нибудь. Да хоть отца кастеляна. И… больше никого пока не зови!

Отец Амврозий, кастелян – сутулый и худой, как высохший на солнце тростник – явился быстро, его келья находилась рядом, лишь только подняться. Лестницу он притащил с помощью Матиаса, ведь парнишка сразу же сказал, что отец настоятель велел никого больше не звать.

– Давай, отроче, лезь, – аббат ободряюще улыбнулся. – Погляди, можно ли вытащить скобы.

– Можно! – взлетев по лестнице вверх, бодро оглянулся мальчишка. – Их просто засунули, не забивали. Я вытащу?

– Давай.

Сунув скобы в рот – а больше некуда, карманов нету – Матиас спустился и помог отцу кастеляну убрать лестницу, после чего дверь легко отворилась… Хотя нет! Не так уж и легко… что-то там, внутри, мешало…

– А ну-ка… – несмотря на возраст, аббат все же был посильнее, и, навалившись плечом, толкнул дверь.

Та, наконец, поддалась, а внутри, в притворе, явно что-то сдвинулось…

– О, Пресвятая Дева!

Едва войдя, отец Бенедикт удивленно округлил глаза и перекрестился, чуть было не споткнувшись о лежащее поперек притвора тело в черной рясе послушника.

– Алехо! Брат! – Матиас бросился на колени и затряс несчастного изо всех сил. – Алехо! Алехо! Вставай, братец, не