Михаил Кликин. Сборник - Михаил Геннадьевич Кликин

меня был шанс прояснить кое-что, но я его упустил. Мне следовало сразу вскрыть тела Нины, Степана и Васи, подобно тому, как я вскрывал некоторые виды обращенных. Но я бросил трупы внизу, вытащил Катю из подполья, уложил на своей кровати и не отходил несколько часов, пока не убедился, что умирать она не собирается. Катя оставалась без сознания, но пульс её был сильный, а дыхание ровное.

Я спустился в подвал утром. Тел там уже не было. Они исчезли, словно испарились. На грязном и мокром полу валялись только пахнущие ацетоном груды одежд. Под ними я нашел несколько непонятных предметов, в том числе оплавившийся «штангенциркуль», из которого сыпалась какая-то легкая хрустящая пыль…

Так кто же они — Нина, Вася и Степан? Космические пришельцы? Гости из параллельной вселенной? Киборги из будущего?

А может быть демоны из ада, в существование которого я не верю? Или ангелы из рая?

Не знаю…

Расстреливая их, я полагал, что защищаю себя и Катю. Да, я был несколько не в себе, однако же я знал, что эта троица творит нечто зловещее и недоброе.

Сегодня я думаю иначе. Похоже, они действительно хотели мне помочь.

Я начал понимать это через двое суток — когда спящая у печи Катя наконец-то открыла глаза. Она не закричала, не завизжала, не попыталась убежать и не напала на меня. Она посмотрела мне в глаза и неуверенно улыбнулась.

— Привет, — сказал я ей, совсем не ожидая ответа, как не ожидал его от своих котов и собак, с которыми разговаривал по нескольку раз на дню.

— Привет, Брюс, — отозвалась Катя, и я едва не сошел с ума.

* * *

Они её вылечили. Я не сомневаюсь в этом.

Сейчас я пишу эти строки и посматриваю на Катю. Она сидит у окна перед экраном старого ноутбука, смеется над ужимками Роуэна Аткинсона и штопает мои брюки.

Уже почти две недели прошли с момента её пробуждения, а она так ничего и не вспомнила. Ей кажется, что мы только поселились здесь, хотя я давно рассказал ей всю правду. Иногда, забывшись, она вновь спрашивает меня, где Минтай, Димка, Оля и Таня. И тут же мрачнеет.

С ней еще не всё в порядке. Порой она становится очень тихой, сидит подолгу на одном месте, не шевелится — и я стараюсь её не беспокоить — просто боюсь. Бывает, что она начинает паниковать — мечется по углам, прячется, не узнает ничего; а когда приступ проходит — ничего не помнит.

Да, она немного странная. Наверное, это моя вина — если бы я не расстрелял Нину, если бы позволил таинственным гостям закончить работу, то, возможно, сейчас Катя была бы совершенно нормальным человеком.

Впрочем, мне кажется, что со временем её странности исчезнут. Приступы страха и апатии случаются всё реже, она уже не задает чудных вопросов и не шарахается от своего отражения в зеркале.

Но вчера ночью она меня напугала. Я проснулся от плача — Катя рыдала, стонала, тряслась и жалась ко мне. Я растолкал её:

— Что случилось?

Она долго не могла ответить, смотрела на меня жуткими глазами, всхлипывала, как будто задыхалась. Я сделал ей травяной чай с малиной и диким медом, везде зажег свет — и электрический, и лучину, и масляные лампадки.

— Что тебе приснилось? Ты понимаешь, что это был просто сон?

Наконец она кивнула.

— Да. Мне показалось, что я…

Она опять разрыдалась, и я обнял её, заставил сделать еще глоток чая:

— Что тебе показалось?

— Что я была беременна… И пряталась… И пришли обращенные… А потом… Потом…

Она так и не рассказала, что было потом. Но я-то знал.

А утром, кажется, она уже ничего не помнила.

Уточнять я побоялся.

17. Год пятнадцатый. Сентябрь. Вместо заключения

Я собирался закончить свой рассказ августом. Думал, что напишу заключительный абзац о нашей с Катей жизни, в последней строке выведу какую-нибудь проникновенную мораль, наконец-то поставлю жирную точку, да и уберу стопу исписанной бумаги на дно сундука — до той поры, пока не появится кто-то, кому моя писанина окажется нужна и интересна.

Но жизнь опять меняет мои планы, и я вновь вынужден взяться за ручку, чтобы начать новую главу вместо того, чтобы закончить затянувшееся повествование. Однако же, начало будет точно таким, каким я планировал конец…

Был последний день лета. Вечерело. С востока наползали тучи.

Мы с Катей, припозднившись, загоняли коз на двор. Когда я полез наверх за сеном, она пошла закрыть ворота. Выдернула лом, придерживающий тяжелую створку, да и присела, охнув.

— Что случилось?

Они взглянула на меня как-то особенно, головой покачала:

— Просто — голова закружилась.

Я спустился к ней, сел рядом. Тут же к нам подошел Туз, ткнулся мне носом в колени. Я потрепал его уши. Сказал с чувством:

— Хорошо!

А было действительно хорошо: багровела вечерняя заря, на насестах возились сонные куры, козы хрумкали сеном, пахло яблоками, тянуло свежестью и комаров совсем не было.

— Хорошо, — согласилась Катя. И добавила:

— Я беременна.

* * *

Вот где-то тут, пожалуй, и надо было бы ставить жирную точку.

И писать слово «КОНЕЦ» печатными буквами.

Потому что дальше — обычная жизнь. Немного скучная и в основном спокойная. Понятная. Простая…

Так я думал.

И опять ошибся.

Поэтому теперь вместо слова «конец» я пишу слово «фура».

18. Год пятнадцатый. Сентябрь. Фура