Сын цирка - Джон Уинслоу Ирвинг

потому, размышлял он, что Мартин все больше напоминал ему Джона Д., то ли потому, что сам Мартин затронул его чувства.

Джона Д. нигде не было видно. Доктор Дарувалла знал, что актер всегда первым садился в самолет – в любой самолет, – но доктор продолжал его искать глазами. С точки зрения эстетики сюжета Фаррух был бы разочарован, если бы Инспектор Дхар и Мартин Миллс встретились в зоне проверки безопасности; сценарист хотел, чтобы близнецы встретились в самолете. В идеале – когда они уже займут свои места…

Когда Мартин стоял в очереди, затем продвигался вперед и снова застывал в ожидании, он выглядел почти нормально. Было что-то нелепое в том, что поверх гавайской рубашки на нем был черный костюм из легкой ткани, какие носят только в тропиках; ему стоило бы купить в Цюрихе что-нибудь потеплее, почему доктор Дарувалла и сунул ему несколько сот швейцарских франков – в последнюю минуту, так чтобы у Мартина не было времени отказаться от денег. И было что-то едва заметное, но странное в его манере закрывать глаза, пока он стоял в очереди. Когда она перестала двигаться, Мартин закрыл глаза и улыбнулся; затем очередь продвинулась на дюйм вперед, и Мартин с нею, и вид у него был такой, как будто он принял освежающий душ. Фаррух знал, чем занят этот болван. Мартин Миллс убеждался, что Иисус Христос все еще на той автостоянке.

Даже толпа индийских рабочих, прилетевших с Персидского залива, не могла отвлечь бывшего иезуита от последнего из его духовных упражнений. Таких рабочих мать Фарруха Мехер обычно называла толпой возвращенцев из Персии, но эти рабочие прибывали не из Ирана; они возвращались из Кувейта – со своими грозящими лопнуть чемоданами, размером «два или три в одном». Вдобавок к стереомагнитофонам они несли поролоновые матрасы; их пластиковые сумки через плечо были набиты бутылками с виски, наручными часами, кремами, лосьонами после бритья и карманными калькуляторами – некоторые даже прихватывали столовые приборы из самолета. Иногда эти работяги отправлялись на заработки в Оман, или в Катар, или в Дубай. Во времена Мехер толпа так называемых возвращенцев из Персии приезжала с золотыми слитками в руках – по крайней мере, с одним или двумя соверенами. В настоящее время, подумал Фаррух, они едва ли привозили много золота. Тем не менее они позволяли себе напиваться в самолете. Но даже когда Мартина Миллса пихали и толкали самые бесцеремонные из этих возвращенцев, он закрывал глаза и улыбался; все было в порядке с миром Мартина, пока Иисус пребывал на той стоянке.

Все последние дни в Бомбее доктор будет сожалеть, что, когда он закрывает глаза, его не посещают никакие обнадеживающие видения – ни тебе Христа, ни хотя бы автостоянки. Он сказал Джулии, что страдает от повторяющегося сна, которого не видел с тех пор, как впервые уехал из Индии в Австрию; это был сон, типичный для подростков, как говорил ему старый Лоуджи: по той или иной причине ты оказываешься голым в общественном месте. Упертый отец Фарруха предлагал некогда такое вот маловероятное истолкование: «Это сон нового иммигранта». Может, так оно и есть, считал теперь Фаррух. Он много раз уезжал из Индии, но впервые он покидал родину с уверенностью, что не вернется; он еще никогда не был так уверен в этом.

На протяжении почти всей своей взрослой жизни он жил с ощущением неуюта (особенно в Индии), чувствуя, что на самом деле он не индиец. И как теперь ему себя чувствовать в Торонто, зная, что он никогда по-настоящему там не ассимилируется? Будучи гражданином Канады, доктор Дарувалла понимал, что он не канадец и что он никогда не почувствует себя «ассимилированным». Малоприятное высказывание старого Лоуджи будет всегда преследовать Фарруха: «Иммигранты остаются иммигрантами на всю жизнь!» Когда кто-то делает столь негативное заявление, вы можете опровергнуть его, но уже никогда не забудете; некоторые идеи столь глубоко западают в сознание, что становятся видимыми объектами, реальными вещами.

Например, оскорбление по расовому признаку – когда невозможно забыть удар по чувству собственного достоинства. Или, скажем, как подчас реагировали в Канаде на Фарруха англосаксы, заставляя его чувствовать себя вечным маргиналом; это могла быть просто неприветливая гримаса на лице при самом обычном обмене взглядами. Или когда проверяли подпись на вашей кредитной карточке, как если бы она была поддельной; или когда давали сдачу мелочью и бросали подозрительный взгляд на вашу подставленную ладонь, которая слишком отличалась по цвету от тыльной стороны кисти. («Иммигранты остаются иммигрантами на всю жизнь!»)

В первый раз, когда Фаррух увидел, как Суман исполняет «Прогулку по небу» в «Большом Королевском цирке», он не верил, что она может упасть; она делала это великолепно – так она была прекрасна, и столь точны были ее шаги. Затем однажды он увидел ее стоящей перед выступлением в крыле главного шатра. Он был удивлен, что она не занималась разминкой. Она даже не перебирала ногами – просто стояла. Возможно, она концентрируется, подумал доктор Дарувалла. Он не хотел, чтобы она заметила, как он смотрит на нее, – он не хотел ее отвлекать.

Когда Суман повернулась в его сторону, Фаррух понял, что она, должно быть, действительно концентрируется, поскольку она не узнавала его, а она всегда была очень вежлива; она смотрела прямо на него, но мимо или сквозь него. Свежий знак пуджи[114] у нее на лбу был слегка смазан. Это был почти незаметный изъян, но когда доктор Дарувалла заметил его, он вдруг осознал, что Суман смертна. С этого момента Фаррух допускал, что она может упасть. После этого он не мог быть спокоен, когда видел ее в «Прогулке по небу», – она казалась ему страшно уязвимой. Если кто-то когда-нибудь скажет ему, что Суман упала и умерла, доктор Дарувалла представит ее лежащей на грязной арене с пятнышком пуджи на лбу. (Выражение «иммигранты остаются иммигрантами на всю жизнь» было такого же рода пятном.)

Возможно, доктору Дарувалле пошло бы на пользу, если бы он мог покинуть Бомбей так же быстро, как близнецы. Но уходящим в отставку кинозвездам и бывшим миссионерам проще расставаться с городом, чем врачам; у хирургов есть свои графики операций и выздоравливающие пациенты. Что касается сценаристов, то, как и у других писателей, у них тоже есть свои мелкие заморочки, которым следует уделять внимание.

Фаррух знал, что ему не удастся поговорить с Мадху; в лучшем случае он мог бы пообщаться с ней или узнать о ее состоянии через Вайнода или Дипу. По замыслу доктора у девочки был