Сын цирка - Джон Уинслоу Ирвинг

– Его не повесят за укусы, – сказал полицейский. – Но что-нибудь случится. Тогда его придется повесить.

– Естественно, это произойдет не скоро, – догадался Фаррух.

– Точно, – сказал Пател. – И радости от этого ни у кого не прибавится, – добавил детектив.

Это, как заметил доктор Дарувалла, была любимая мысль заместителя комиссара. Поэтому доктор задал другой вопрос.

– А что вы будете делать – вы и ваша жена? – спросил Фаррух.

– Что вы имеете в виду? – сказал детектив Пател. Он впервые был удивлен.

– Я имею в виду, останетесь ли вы здесь, в Бомбее, в Индии? – спросил доктор.

– Вы предлагаете мне работу? – спросил полицейский.

Фаррух рассмеялся.

– Ну нет, – признал он. – Мне было просто любопытно, останетесь вы здесь или нет.

– Но это моя страна, – сказал ему заместитель комиссара. – Это вы здесь не дома.

Доктору стало не по себе; сначала Вайнод, а теперь детектив Пател будто указывали ему его место. И тогда, и теперь в этом не было ничего приятного.

– Если когда-нибудь окажетесь в Канаде, – вырвалось у Фарруха, – я был бы рад пригласить вас к себе – повозить, показать.

Теперь уже заместитель комиссара рассмеялся.

– Гораздо более вероятно, что я снова увижу вас здесь, в Бомбее, – сказал Пател.

– Я не вернусь в Бомбей, – заявил доктор Дарувалла.

Уже далеко не первый раз он недвусмысленно высказывался на эту тему.

Хотя детектив Пател вежливо выслушал это заявление, доктор Дарувалла видел, что заместитель комиссара ему не поверил.

– Вот так, – сказал Пател.

И это были единственные его слова. Не «до свидания», а просто «вот так».

Ни слова

Мартин Миллс снова исповедался отцу Сесилу, которому на сей раз удалось не заснуть. Схоласт винился в том, что был слишком скор на умозаключения; Мартин истолковал смерть Дэнни и просьбу матери приехать в Нью-Йорк, чтобы помочь ей, как знак свыше. В конце концов, иезуиты неустанно ищут волю Божью, и Мартин был в этом смысле особенно ревностен; схоласт не только искал волю Божью, но к тому же слишком часто полагал, что интуитивно и спонтанно осознает ее. В данном случае, признавался Мартин, его мать все еще может заставить его чувствовать себя виноватым, поскольку он вынужден по ее настоянию отправляться в Нью-Йорк, а ему этого совсем не хочется. Вывод, к которому неожиданно пришел Мартин, состоял в том, что его слабость, то есть его неспособность противостоять Вере, – свидетельство того, что ему не хватает веры, чтобы стать рукоположенным. А еще хуже, что девочка-проститутка не только бросила цирк и вернулась к своей греховной жизни, но почти наверняка умрет от СПИДа. Случившееся с Мадху было еще более темным знамением, которое Мартин интерпретировал как предупреждение о том, что он будет никудышным священником.

– Это явный знак того, что на меня не снизойдет благодать Божья при рукоположении, – признался Мартин старому отцу Сесилу, который очень хотел бы, чтобы отец настоятель слышал все это; отец Джулиан поставил бы на место самонадеянного дурака. Как дерзко, как нескромно считать каждый момент своих сомнений знаком свыше! Какова бы ни была воля Бога, отец Сесил полагал, что Мартин Миллс слишком много на себя берет без всяких на то оснований.

Поскольку отец Сесил всегда защищал Мартина, то он сам себе удивился, сказав:

– Если ты так сильно сомневаешься, Мартин, возможно, тебе не следует быть священником.

– О, благодарю вас, отец! – сказал Мартин.

Отец Сесил был поражен тем, с каким вздохом облегчения произнес это отныне уже бывший схоласт.

Новость о шокирующем решении Мартина – оставить, так сказать, «жизнь во Христе», не быть, как говорят о себе иезуиты, «одним из нас» – хоть и озадачила отца настоятеля, но он отнесся к ней философски.

– Индия не для всех, – заметил отец Джулиан, предпочитая дать неожиданному решению Мартина светское объяснение.

Вините, так сказать, во всем Бомбей. В конце концов, отец Джулиан был англичанином и лишь подтвердил свое сомнение в состоятельности американских миссионеров; даже на основании малозначимых данных из досье Мартина Миллса отец настоятель усомнился в будущем священнике. Индиец отец Сесил выразил сожаление по поводу ухода молодого Мартина – ведь энергия схоласта-учителя была долгожданным подарком колледжу Святого Игнатия.

Брат Габриэль, который очень любил Мартина и восхищался им, тем не менее помнил окровавленные носки в руках схоласта, не говоря уже о молитве «Я буду индейку». Пожилой испанец ретировался, как он часто делал, в свою комнату с коллекцией икон; эти бесчисленные изображения страданий, представленных русскими и византийскими иконами, были, по крайней мере, традиционными – и, таким образом, вселяли надежду. Усекновение головы Иоанна Крестителя, Тайная вечеря, Снятие с креста (разумеется – тела Христова) – даже эти страшные сцены были предпочтительнее того образа Мартина Миллса, который поневоле запомнился бедному старому брату Габриэлю: сумасшедший из Калифорнии со своими окровавленными повязками, который выглядел как обобщенный портрет многих убитых миссионеров прошлого. Возможно, на то была воля Божья, чтобы Мартина Миллса вызвали в Нью-Йорк.

– А что вы собираетесь делать? – воскликнул доктор Дарувалла, поскольку за время, которое потребовалось доктору, чтобы поговорить с Вайнодом и детективом Пателом, Мартин не только выложил старшеклассником колледжа Святого Игнатия католическую интерпретацию «Сути дела», но также «интерпретировал» Божью волю. Согласно Мартину, Бог не хотел, чтобы он стал священником, – Бог хотел, чтобы он отправился в Нью-Йорк!

– Правильно ли я вас понимаю? – сказал Фаррух. – Вы решили, что трагедия Мадху – это ваш личный провал. Я знаю это чувство – мы оба остались в дураках. И, кроме того, вы, как будущий священник, сомневаетесь в силе своей веры, поскольку ваша мамаша все еще может манипулировать вами, как она манипулировала всеми, делая себе карьеру. Итак, вы едете в Нью-Йорк, чтобы убедиться в ее власти над вами, а также ради Дэнни, хотя Дэнни не узнает, приехали вы в Нью-Йорк или нет. Или вы считаете, что Дэнни узнает?

– Это упрощенная трактовка, – сказал Мартин. – У меня, может, не хватает воли, чтобы быть священником, но я не совсем утратил веру.

– Ваша мамаша – сука, – сказал ему доктор Дарувалла.

– Это упрощенная трактовка, – повторил Мартин. – Кроме того, я и так знаю, кто она.

Какое искушение испытывал доктор! Скажи ему – скажи ему прямо сейчас! – подумал доктор Дарувалла.

– Естественно, я верну вам деньги – я не возьму билет на самолет в качестве подарка, – пояснил Мартин Миллс. – В конце концов, мой обет бедности отменяется. У меня есть диплом с правом преподавать. Учительством много не заработаешь, но, конечно, достаточно, чтобы вернуть вам долг через какое-то время.

– Какие там