Дом Цепей (litres) - Стивен Эриксон

— О да, Дессимбелакис бросает на нас бесчисленные легионы. И скольких бы мы ни уложили, Первый Император присылает ещё.

— Нет уж, Куллсан. Пятерых из Семи Защитников больше нет. Разве это ничего не значит? А теперь, когда мы изгнали самого чёрного зверя, шестому уже не оправиться.

— Интересно, мы и вправду изгнали его из этого мира?

— Если Безымянные говорят правду, то да…

— Меня смущает твой вопрос, Куллсан. Разве мы не уходим из города? Разве не одержали мы победу?

Чем дальше солдаты уходили, тем слабее доносился до него разговор, но Калам ещё услышал неуверенный ответ Куллсана: «Отчего тогда наш путь заполонили призраки, Эретал?»

«Что ещё интересней, — прибавил про себя Калам, — почему они заполонили мой?»

Он дождался, пока последние воины пройдут мимо, затем двинулся вперёд по древней дороге.

Чтобы увидеть на противоположной стороне сухощавую высокую фигуру в выцветшем оранжевом балахоне. Чёрные провалы на месте глаз. Призрак опирался на резной спиральный костяной посох так, словно лишь на нём и держался.

— Прислушайся к ним, призрак из будущего, — прохрипело существо, поднимая голову.

Теперь Калам услышал. Призрачные солдаты начали петь.

Пот катился по тёмной коже убийцы. Я уже слышал когда-то эту песню… или нет… что-то похожее. Подобие…

— Во имя бездны… Ты, таннойский духовидец, объясни…

— «Духовидец»? Таким именем меня нарекут? Это почётное звание? Или признание проклятия?

— О чём ты, жрец?

— Я не жрец. Я танно, одиннадцатый и последний сенешаль Йарагхатана, изгнанный Первым Императором за изменнический союз с Безымянными. Знаешь, что он желал сделать? Мог ли кто-то из нас догадаться? Разумеется, Семь Защитников — но и более того, о, куда более… — Медленным шагами призрак вышел на дорогу и побрёл вслед за колонной. — Я дал им песнь, чтобы отметить их последнюю битву, — прохрипел он. — Я дал им хотя бы это.

На глазах у Калама фигура растаяла в темноте. Он огляделся по сторонам. Море исчезло, вновь обнажив торчащие из низины кости. Его пробрал озноб. Почему я вижу всё это? Я точно уверен, что всё ещё жив… хоть это, может, и ненадолго. Это предсмертные видения? Он слышал о подобных вещах, но не особо верил. Объятья Худа были слишком случайны, чтобы связывать их с судьбоносными явлениями… если только уже не угодил в них. Таким, во всяком случае, было его мнение профессионального убийцы.

Он потряс головой и пересёк дорогу, соскользнув с насыпи на усеянную камнями равнину. Раньше, до Вихря, здесь были дюны. Этот участок оказался выше пройденного им морского дна — примерно на два человеческих роста. Здесь, меж валунами, скрывались остатки фундамента города. Равнину прорезали глубокие каналы, и он догадался, что раньше там и сям стояли мосты. Обломки некоторых стен доставали убийце до колена, а отдельные строения, похоже, были огромными — не меньше зданий в Унте или Малазе. В глубоких ямах, видимо, стояли цистерны, где хранили, опресняли и очищали от песка солёную морскую воду. Развалины террас указывали на множество городских садов.

Он шагал вперёд и вскоре обнаружил, что движется по тому, что раньше было главной улицей, ведущей с севера на юг. Земля под ногами была щедро усыпана глиняными черепками, выбеленными и затёртыми песком и солью. Теперь и я как призрак, последний путник на этой улице, где все стены прозрачны и все тайны обнажены.

И тогда он услышал конский топот.

Калам бросился в ближайшее укрытие — под полузасыпанные ступени, что когда-то вели в подземную часть просторного здания.

Стук копыт раздавался всё громче, приближаясь со стороны одной из боковых улочек в противоположной части главной улицы. Убийца пригнулся ещё ниже, завидев первого всадника.

Пардиец.

Руки на поводьях, напряжён, оружие наготове. Затем — жест. Появились ещё четверо пустынных воинов, за которыми следовал пятый пардиец. На сей раз шаман, решил Калам, глядя на спутанные волосы мужчины, множество амулетов и плащ с козьей головой. Оглядевшись, шаман вытащил длинную кость и раскрутил над собой. Глаза его пылали внутренним огнём. Опустив голову, он с шумом втянул воздух.

Калам медленно вытянул клинки из ножен.

Шаман что-то прорычал, затем развернулся в высоком пардийском седле и соскочил на землю. Приземление вышло неудачным — он подвернул ногу и некоторое время прихрамывал, проклиная всё вокруг и брызгая слюной. Солдаты покинули сёдла с куда большим изяществом, и Калам успел заметить на лице одного из них мимолётную ухмылку.

Шаман начал притоптывать по кругу, бормоча что-то себе под нос, время от времени топорща свободной рукой волосы. В его движениях Калам опознал начало ритуала.

Что-то подсказывало убийце, что эти пардийцы были не из Воинства Апокалипсиса Ша’ик. Слишком уж они таились. Он медленно вытянул перед собой длинный нож из отатарала и устроился поудобнее в своём укрытии, готовясь ждать и наблюдать.

Бормотание шамана перешло в ритмичные причитания, затем он вытащил из кожаной сумки пригоршню мелких вещичек, которые стал рассыпать, продолжая расхаживать по кругу. Чёрные блестящие предметы со стуком и треском сыпались на землю, будто только вытянутые из огня. Из ритуального круга потянуло едкой вонью.

Калам так никогда и не узнал, было ли задумано заранее то, что произошло; но, несомненно, завершение обряда таким не планировалось. Покрывавшая улицу тьма судорожно полыхнула, и воздух разорвали крики. Два огромных чудовища явились из ниоткуда и напали на пардийцев. Будто сама тьма обрела плоть. Они двигались с такой невероятной скоростью, что лишь отблеск на лоснящихся шкурах выдавал их присутствие — да ещё фонтаны крови и хруст костей. Шаман завизжал, когда одно из чудищ приблизилось к нему. Огромная чёрная голова мотнулась, челюсти распахнулись, и голова шамана исчезла в пасти. С влажным чавканьем пасть закрылась.

Гончая — Калам наконец понял, кто это был, — сделала шаг назад и с грохотом уселась. Обезглавленное тело шамана рухнуло на землю.

Вторая Гончая принялась трапезничать телами пардийских воинов; процесс сопровождался тошнотворным звуком ломающихся костей.

Теперь, когда Калам мог хорошо их рассмотреть, стало ясно, что это не Гончие Тени. Они были ещё крупнее, массивнее и больше смахивали на медведей, чем на собак. Насытившись человеческой плотью, они двигались со свирепой грацией, первозданной, дикой и смертоносной. Лишённые страха и удивительно уверенные, будто это странное место, куда они попали, было их привычными и давно известными охотничьими угодьями.