Исправленному верить (сборник) - Татьяна Минина

– Теперь, пожалуй, отдала бы…

Другие доброхоты подговорили бы какого-нибудь знакомого, чтобы зашел, наконец, в мастерскую, назвался родичем и забрал пресловутый портрет. Но не таковы Чамианги.

– Не обязательно – чары. Что, если это лицедей упражнялся? И тоже: во второй раз нанести точно такой же грим у него не получается. Или роль уже кому-то другому передали, он и обиделся…

– Давайте еще по балаганам пройдемся.

– И по настоящим, и по самодеятельным, их тоже много.

– Или по заведениям, где собираются… Ну, те дядьки, кто в женскую одежду рядится.

Бабушка воздевает руки к потолку:

– Бони!

– А что? – откликается доктор Дани. – Можно и их проведать. То-то у Чабира возникли сомнения…

– Дядюшка, ты… бывал в таких местах?

– Заходил. Только давно.

– И… рядился?

– Нет. Я решил: пусть меня считают девицей, переодетой в мужское платье. Между прочим, все восхищались – так естественно я держалась… Держался.

– Но зачем?

– Любопытно было. Да и мало ли, как жизнь повернется. Вдруг – пригодится.

– Теперь я знаю, что тебе подарить на день рожденья, Дани.

– Ага. И шляпку с кружевами.

Три дня спустя

Доктор Дани осторожно пристраивает зонт в углу ординаторской. Переодевается. С надеждой оглядывается на кофейник – горячий ли? И приступает к поискам чистой чашки.

В шкафу таковой не оказывается, на подоконнике – тоже, хотя в прошлый раз он оставлял ее именно там. Может быть, в ящике стола? На столе высится замысловатое сооружение, свернутое из праздничной газеты.

– О! Что это?

– Боюсь, что это – вам. От благодарных недужных.

Глава отделения – противник гостинцев вообще и подобного неряшества в частности. Разве что ему поднесли бы восточные стихи на раззолоченной бумаге. Дани стихов тоже не отверг бы, но внутри свертка – бутылка и ранние овощи: редиска, петрушка.

– Мне надо потолстеть. Иначе так и буду получать в дар съестное.

Дани комкает газетные листы.

– Мила и богачу, и работяге расхожая народная газета. Особенно же ценится за это: за ширину и качество бумаги. Потому что другого толку от нее нет. Представьте: пять дней уже, как дали объявление – а никто так и не откликнулся. «А нас читают пятьсот тысяч граждан!»

– Разыскать заказчицу действительно необходимо?

– А мне-то казалось, я знаю всех женщин нашего города… Как вы думаете: она не могла быть приезжей? Вполне могла. И что, планы изменились? Срочно уехала?

Начальству положено быть осведомленным о тревогах подчиненных. Глава отделения рассеянно кивает. Молчит.

– Линг уже додумалась до совершенной глупости. Будто та дама снималась в нескольких мастерских, чтобы сравнить – где лучше. И в итоге выбрала не нашу.

– Это очень обидно?

– А вы бы не расстроились, если бы ваш больной пошел лечиться к другому доктору?

– Главное, чтобы больному была оказана надлежащая помощь. Но с трудом могу вообразить такой случай, что я стал бы гоняться за ним по городу. Вы говорите «сравнить». Кажется, для этого следовало хотя бы взглянуть на все снимки?

– О! Золотые речи. Непременно передам Линг.

– Должно быть, эти поиски сами по себе увлекательны.

Сказано то ли с сочувствием, то ли язвительно. Вот, дескать, нашли забаву…

– Я думаю, это хорошо. Пусть лучше Линг переживает из-за портрета, а не из-за того, что у нас с ней нет второго ребенка. И не будет, наверное. «Общего». Будто бы Бенг – чей-то еще.

– Понятно. Обратите внимание на больного из второй палаты. Кишечный парез до сих пор сохраняется…

Два дня спустя

Мастерша Римбо недовольна, что муж после дежурства вместо отдыха взял привычку заниматься со стажером. Но что поделаешь: ученик дежурит вместе с учителем, провожает его до дому. И встречают его неизменно приветливо, поят чаем, угощают обедом…

– Вы не вспомнили?

Юноша мрачно отвечает:

– Вспомнил. Только, скорее всего, это не поможет.

– Ну же!

– Мне тогда показалось: знакомое лицо. А потом я сообразил. Ваш снимок похож на рисунок в книге. Знаете – «За отмену рабства в Приморье»? Мастерша Вайна Дарраби, Прошу-Прощенья.

– Да не за что.

– Это ее прозвище: «Прошу-Прощенья». У подпольщиков тогда были такие клички, чтобы незаметно звучали в обычной речи. «Чепуха», «Дело-Говоришь» и вот это…

– Это сороковые годы прошлого века? Все-таки покойница…

– Да как же – покойница, Дани?! В храме говорят: жива! По обряду так выходит!

Стажер покаянно сутулится. Обращается к Рангаи:

– Вы и правда извините. Я всех запутал. Но действительно, лицо очень похоже. Жаль, у меня книжки нет – я бы показал.

Уже от дверей Дани оглядывается:

– Ничего. Такая книжка у Чабира должна быть. Пойдем, Бенг, сходим?

Дома, в Пеликаньей слободке, уютно, а в Орочьей – интересно и немножко страшно. Местным обитателям, с их сумеречным зрением, свет не нужен. А гостям, если те попросят, сторож на входе выдает фонарик, похожий на корабельный. Можно видеть, как несколько огоньков плывут по темным проулкам. Будто лодочки в тайной пиратской гавани.

Из-под двери тянет жареным луком и горячим кофеем. Любимый ужин доктора Чабира. Наверное, сейчас он дома. Или скоро придет.

Дома. Открывает, не спрашивая, кто там. Явились бы чужаки – ему бы уже сообщили. Постучали бы в стенку соседи, прибежал бы кто-нибудь от ворот. Орочья бдительность.

Конечно, книга у Чабира есть.

– Вот.

– Чабир, но она же на орочьем!

– А я, по-твоему, кто?

Потомок рабов. Еще прадед его носил ошейник.

– Ну, все равно. Картинки-то те же, – соображает Бенг.

– Кто нужен?

– Вайна Дарраби.

– «Прошу-Прощенья», – добавляет Дани.

– Орки иначе звали: Барсучиха. Вот она.

– Не похожа.

– Похожа! – спорит Бенг.

– На кого?

– На снимок.

– Я говорю: на барсучиху не похожа. За что ее так назвали-то?

Чабир объясняет:

– За злость.

– А что она делала?

– Проводница. Переправляла наших беглых на север. Где раньше неволю отменили. Вам – на что?

– Да вот же, картинка эта. А вот портрет. Что ж ты, Чабир, раньше молчал?

– Это не Вайна.

– Да ясно, что не Вайна, раз она месяц назад у Линг снималась. Но похожа!

– Не похожа. Вайна – человечиха, у вас – двойной крови.

– Кто-то из потомков? Или лицедейка, для роли? Не знаешь, по этой книжке никакого действа не готовят, из жизни подпольщиков?

– Муж у Вайны был орком по отцу. Прозвание себе из клички сделал: Хорри, Пещерник. Тут о нем тоже есть. Но его не рисовали.

– А дети их, внуки? По годам – как раз могла бы быть внучка.

– Родни не знаю. На кладбище спроси.