История России. XX век. Как Россия шла к ХХ веку. От начала царствования Николая II до конца Гражданской войны (1894–1922). Том I - Коллектив авторов

Присутствие при убийстве Императора и его семьи уполномоченного германского командования весьма вероятно. Имен всех убийц мы не знаем. Кто-то из них оставил на стене комнаты, где произошло убийство, надпись: «Belsatzar ward in selbiger Nacht von seinen Knechten umgebracht» – «В эту ночь Валтасар был убит своими слугами». Революционный солдат или латышский стрелок вряд ли назвали бы себя в 1918 г. «слугами» царя. Но с точки зрения нерусского подданного убийство в Ипатьевском доме вполне могло восприниматься как восстание холопов на своего господина, и потому такому наблюдателю вспомнились эти стихи Гейне. Очень возможно, что сам наблюдатель в убийстве не участвовал, и о его присутствии было строго-настрого запрещено говорить, тогда как сами участники похвалялись убийством и до самой своей смерти ничуть не раскаивались (Юровский умер в 1938 г., Белобородов и Голощекин были убиты своими же во время большого террора – в 1938 и 1941 гг., Медведев умер в 1964, чекист И. Родзинский – в 1970-е годы).

Царская семья была убита не потому, что ее боялись отдать в руки Белых – вывезти Императора и его близких из Екатеринбурга можно было и 16 и даже 22 июля, когда в Москву был отправлен царский багаж и доставлен вполне благополучно. Это страшное убийство было в первую очередь местью и делом сатанинской злобы для всех тех, кто его желал совершить и совершил.

Свидетельство очевидца

«Немцы допустили убийство царя и его семьи, имея полную возможность приказать большевикам этого не делать. Они допустили (если не приказали прямо большевикам это совершить) расстрел того, кто тогда был самым вероятным, самым легитимным и самым удобным кандидатом русского монархического движения. Допустив убийство царя со всей семьей, немцы обезглавили русских монархистов…

Не желая, конечно, этого, своими переговорами Нольде, Кривошеин и прочие монархисты навели немцев на мысль об опасности для них Николая II и его семьи, не говоря уж о сибирском движении, которое просто могло, захватив царя с семьей, вызвать величайшее волнение в России в тот момент, когда там, ввиду борьбы на Западном фронте, должен был бы быть абсолютный мир. Когда Нольде жаловался мне на „легкомыслие и недальновидность“ Гинденбурга и Мирбаха, не желавших монархического переворота с Николаем II во главе, то он мог с большим успехом отнести эти эпитеты к себе и своим единомышленникам.

Ясно, во всяком случае, что большевики никогда не решились бы на расстрел, не посоветовавшись с немцами или не будучи совершенно точно осведомлены, что те посмотрят на это сквозь пальцы или такой акт будет им определенно приятен. Николай II с семьей были убиты, по меньшей мере, при попустительстве немцев…» – писал Г. Н. Михайловский. – Записки. Т. 2. М., 1993. С. 109–110.

Н. В. Чарыков, дядя по матери Г. Н. Михайловского, являлся кадровым сотрудником Императорского МИД и занимал, в том числе, пост посла в Константинополе. Во время смуты был министром народного просвещения и председателем особой дипломатической комиссии в Крымском правительстве генерала Сулькевича. Разговор Чарыкова с Михайловским состоялся в Симферополе в начале октября 1918 г.:

«Отвечая на мучительный вопрос, из-за которого в значительной мере сорвалось германофильское движение в русских антибольшевицких кругах, – вопрос об отношении немцев к Николаю II и вообще Романовым, Чарыков сказал: „Немцы разлюбили Романовых со времен франко-русского союза, а Николая II они ненавидели и боялись его воцарения“. На вопрос, верит ли он, что немцы сознательно допустили гибель всей царской семьи, чтобы устранить возможность возрождения монархии в России при монархе, объявившем им войну и не захотевшем заключить с ними сепаратный мир, Чарыков ответил: „Если бы они не хотели расстрела Николая II и его семьи, им стоило только шевельнуть пальцем, и большевики никогда не посмели бы это сделать“.

„Как было встречено известие об убийстве Николая II в среде немецкого командования? “ – спросил я. „Шампанским“, – ответил Чарыков. Так из уст человека, находившегося на крайнем юге России, я услышал то, что с трудом угадывалось немногими в Петрограде и Москве…» – Г. Н. Михайловский. Записки. Т. 2. С. 120–121.

Документ

21 июля в Казанском соборе на Красной площади совершалось патриаршее служение литургии. После чтения Евангелия Патриарх Тихон неожиданно вышел на амвон и начал говорить: «Мы должны, повинуясь учению Слова Божия, осудить это дело, иначе кровь расстрелянного падет и на нас, а не только на тех, кто совершил его. Не будем здесь оценивать и судить дела бывшего Государя: беспристрастный суд над ним принадлежит истории, а он теперь предстоит пред нелицеприятным судом Божиим, но мы знаем, что он, отрекаясь от престола, делал это, имея в виду благо России и из любви к ней… Он ничего не предпринимал для улучшения своего положения, безропотно покорился судьбе… и вдруг он приговаривается к расстрелу где-то в глубине России, небольшой кучкой людей, не за какую-либо вину, а за то только, что его будто бы кто-то хотел похитить. Приказ этот приводят в исполнение, и это деяние – уже после расстрела – одобряется высшей властью. Наша совесть примириться с этим не может. И мы должны во всеуслышание заявить об этом, как христиане, как сыны Церкви. Пусть за это называют нас контрреволюционерами, пусть заточают в тюрьму, пусть нас расстреливают».

Патриарх говорил с волнением и тихо. В соборе почувствовали «облегчение от сознания, что заговорили те, кому следует говорить и будить совесть. Правда, на улицах говорят различно, некоторые злорадствуют и одобряют убийство…» – свидетельствовал в те дни на Поместном Соборе Российской Православной Церкви протоиерей П. Н. Лахостский.

Весть об убийстве Государя русское общество встретило очень по-разному. Приход к власти большевиков и их зверства и бесчинства заставили многих культурных и верующих людей еще глубже раскаяться в революционных мечтаниях 1916 г. и восторгах февраля 1917-го. В этой среде крепли вновь монархические настроения и любовь к отрекшемуся Императору и его семье. Его считали «товарищем по несчастью», первым из обманувшихся страдальцев. Но большая часть народа еще была во власти бунта, еще была ослеплена вседозволенностью грабежа и позором дезертирства. На панихидах по Государю и его семье молилось немного людей.

Свидетельство очевидца

«На всех, кого мне приходилось видеть в Петрограде, это известие произвело ошеломляющее впечатление: одни просто не поверили, другие молча плакали, большинство просто тупо молчало. Но на толпу, на то, что принято называть „народом“ – эта весть произвела впечатление, которого я не ожидал.

В день напечатания известия я был два раза на улице, ездил в трамвае и нигде не видел ни малейшего проблеска жалости или сострадания. Известие читалось громко, с усмешками, издевательствами и самыми безжалостными комментариями… Какое-то бессмысленное очерствение, какая-то похвальба кровожадностью. Самые отвратительные выражения: „давно бы так“, „ну-ка поцарствуй еще“, „крышка Николашке“, „эх, брат Романов, доплясался“, – слышались кругом от самой юной молодежи, а старшие либо отворачивались, либо безучастно молчали». – В. Н. Коковцов. Воспоминания. – С. 531.

Генерал Деникин с горечью пишет об отношении общественности к цареубийству летом 1918 г.: «Когда во время Второго Кубанского похода, на станции Тихорецкой, получив известие о смерти Императора, я приказал Добровольческой армии отслужить панихиды, этот факт вызвал жестокое осуждение в демократических кругах и печати… Забыли мудрое слово: „Мне отмщение, и Аз воздам“…». – А. И. Деникин. Очерки русской смуты. Т. 1. М.: Наука, 1991. – С. 128.

Германия 19 июля направила официальный протест Радеку и Воровскому и выразила озабоченность «судьбой немецких принцесс» – Александры Федоровны, Елизаветы Федоровны и их детей. Радек на этот протест ответил вполне издевательски: «Если бы Германия действительно была озабочена судьбой экс-царицы и ее детей, то они могли бы получить возможность покинуть Россию по гуманитарным соображениям». Больше Германия ничего не предпринимала, и через месяц Ленин мог заверить Воровского, что «вопрос о Николае Романове исчерпан и никакой паники нет». Немецкие деньги продолжали идти в карманы большевиков так же регулярно, как и до июльского убийства.

Уже после капитуляции Германии, полностью по своей инициативе, в ночь на 30 января 1919 г. в Петропавловской крепости Петрограда большевики убили Великих князей Георгия Михайловича, Дмитрия Константиновича, Николая Михайловича, Павла Александровича. Ходатайства о них Ленину со стороны западных держав и российских общественных деятелей не помогли и не могли помочь… Жители Петрограда с ужасом рассказывали, что тела убитых Великих князей были скормлены зверям Петроградского зоопарка. Примечательно, что еще в сентябре 1918 г. датский посланник в Петербурге Харальд Скавениус договорился с генеральным консулом Германии в Петербурге Гансом Карлом Брайтером, что тот попробует освободить Великих князей из тюрьмы, если они его об этом попросят. Великий князь Георгий Михайлович с гневом отверг это предложение, исходящее от врагов России, обрекая себя и своих братьев на смерть.