Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Яков Ильич Корман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Данный образ имеет своим источником песню «Мои похорона» (1971), где вампиры безуспешно пытались отравить героя: «Яду капнули в вино, / Ну а мы набросились <.. > Здоровье у меня добротное, / И закусил отраву плотно я», — так же как и в разбираемом стихотворении: «Муру на блюде доедаю подчистую».
Еще один черновой вариант стихотворения «Муру на блюде…»: «Глядите, люди, как я смело протестую! [В угаре пьяном я твердею и мужаю] <.. > Хоть я икаю, но твердею, как спаситель» (АР-2-52), — напоминает другое исповедальное стихотворение: «Не жалею глотки / И иду на крест. / Выпью бочку водки / За один присест» («И не пишется, и не поётся…», 1975; АР-4-148), — а также стихотворение С. Есенина «Быть поэтом — это значит то же…» (1925): «Потому поэт не перестанет / Пить вино, когда идет на пытки» («смело протестую» = «не жалею глотки»; «в угаре пьяном» = «выпью бочку водки» = «пить вино»; «как спаситель» = «иду на крест» = «идет на пытки»; кстати, в угаре пьяном Есенин оказывался в «Письме к женщине», 1924: «И я склонился над стаканом, / Чтоб, не страдая ни о ком, / Себя сгубить в угаре пьяном»). А «не жалеет глотки» герой и в стихотворении «Напрасно я лицо свое разбил…» (1976): «Один ору — еще так много сил». Процитируем также «Песню о вещем Олеге» (1967), имеющую явное сходство со стихотворением «Муру на блюде…»: «Как вдруг прибежали седые волхвы, / К тому же разя перегаром» («волхвы» = «как спаситель»; «разя перегаром» = «в угаре пьяном»). Далее волхвы предупредили князя Олега о скорой гибели, но он на них закричал: «Напился, старик, — так пойди похмелись», — а в стихотворении лирический герой в результате своих протестов «попадает за идею в вытрезвитель». Кроме того, Олег не поверил предсказанию волхвов: «И неча рассказывать байки», — а в стихотворении «Ах, откуда у меня грубые замашки?!» (1976) лирический герой сетует на «вранье да хаянье» в свой адрес. Здесь же он напрямую называет себя «рабом божьим», которому «отрубили голову», а волхвы, напомним, «не сносили голов» (причем если волхвы были седые, то и лирический герой задается вопросом: «От каких таких причин белые вихры?.»): «Мне папаша подарил бычее здоровье, / И от бога дадено не хухры-мухры.[1166] <.. > Но не дал бог голоса — нету, как на грех. <.. > Был раб божий, нес свой крест, были у раба вши. / Отрубили голову — испугались вшей. / Да, поплакав, разошлись, солоно хлебавши…» (АР-7-26). При этом снижение образа пророка за счет вшей напоминает более ранние «Смотрины» (1973), в которых лирический герой сетовал на тараканов: «Тут у меня постены появились, / Я их гоню и так, и сяк — они опять». Но наряду с этим в обоих случаях герой выступает в образе певца: «И я запел про светлые денечки»[1167] = «Пел бы ясно я тогда — пел бы я про шали»[1168], - который чувствует тяжесть на душе: «А у меня и в ясную погоду / Хмарь на душе, которая горит» = «Так откуда у меня хмурое надбровье?», — так же как и в «Гербарии»: «В мозгу моем нахмуренном / Страх льется по морщинам», — где ему вновь не дают житья насекомые, но уже являющиеся аллегорией людей: «И тараканы хмыкают — / Я и для них изгой» (АР-3-20).
В стихотворении «Ах, откуда у меня грубые замашки?!» поэт подвергается травле: «От кого же сон такой, да вранье, да хаянье?», — как уже было в 1973 году: «Я бодрствую, но вещий сон мне снится.<…> Кричат, что я у них украл луну <…> И небылицу догоняет небылица».
В обоих случаях присутствуют христианские образы: «И сам я не забуду осениться» = «Был раб божий, нес свой крест»; а лирический герой выступает в образе певца: «И песню напишу, и не одну» = «Пел бы ясно я тогда…».
Еще одной предшественницей стихотворения «Ах, откуда у меня грубые замашки?!» является песня «Я к вам пишу» (1972), где речь тоже идет о травле, хотя и заочной: «Но что поделать: я и впрямь не звонок, / Звенят другие — я хриплю слова» = «Тут и голос должен быть — чисто серебро. <.. > Но не дал бог голоса, — нету, как на грех! <…> И кричал со всхрипом я — люди не дышали»; «Вот я читаю: “Вышел ты из моды, / Сгинь, сатана, изыди, хриплый бес!”» = «От кого же сон такой, да вранье, да хаянье?». В первом случае герой мимоходом сравнивает себя с Христом, а во втором выступает непосредственно в образе божьего слуги: «Еще письмо: “Вы умерли от водки”. / Да, правда, умер, но потом воскрес»[1169] — «Был раб божий, нес свой крест».
В свою очередь, многие образы из стихотворения «Ах, откуда у меня грубые замашки?!» перейдут в «Райские яблоки» (1977): «Был раб божий, нес свой крест <…> Отрубили голову…» = «Не к Мадонне прижат, божий сын, а в хоромах холоп. <…> Но сады сторожат, и убит я без промаха в лоб» («ра(5… божий» = «божий… холоп»; «Отрубили голову» = «убит я… в лоб»); «Да поплакав, разошлись, солоно хлебавши» = «Не скажу про живых, а покойников мы бережем»; «Ах, откуда у меня грубые замашки?!» = «Лепоты полон рот, и ругательства трудно сказать».
Важность для Высоцкого религиозной тематики подчеркивают также наброски 1975 года для спектакля по пьесе Кирилла Ласкари «Ошибки молодости»:
Царство отца — подчинение
царство сына — мысли
духа святого — добра и искусства
<…>
Тайная вечеря:
Возвращение блудного сына Искушение — деньги отдал (АР-5-204).
В стихотворении «Люблю тебя сейчас…» (1973) обыгрываются слова Иисуса: «Ищите и обрящете, толцыте и отверзется вам» (Лк. 11:9) ~ «Но выход мы с тобой поищем и обрящем» (АР-14-160).
И даже в «Театрально-тюремном этюде на Таганские темы» (1974): «Тюрьму сломали — мусор на помойку! / Но будет, где головку прислонить», — угадываются новозаветные строки: «И говорит ему Иисус: лисицы имеют норы, и у птиц небесных — гнезда, а Сыну
