Конспект - Павел Огурцов

— Какой там сон! — вытирая глаза и сморкаясь, сказала Нина. Вытирали глаза и сморкались Лиза, Галя и Клава.

— Ну, тогда вскипятим чайник? — предложил Сережа. Нина вышла, вернулась с чайником и включила его в штепсельную розетку.

— Дело долгое, — сказала Лиза.

— Ничего, спешить некуда. На работу еще рано, — сказала Клава.

— Но тогда надо и к чаю! — сказал я и переложил сухой паек из чемодана на стол.

— Это вас так кормили? — удивленно спросила Лиза.

— Так кормили не нас, а наше начальство. Это мне повезло, что в дорогу получил такой паек.

— С барского стола, — сказала Клава.

— Совершенно верно.

— Подачка, — сказала Клава.

— Американские консервы, — рассматривая большую банку, сказал Сережа. — Мы о таких только слышали.

— У нас перловка в такой банке, — сказала Галя.

— Да таких пустых банок на базаре сколько угодно, — сказал Сережа.

— В них удобно крупы держать, — сказала Лиза.

— На базаре есть и с консервами, — сказала Клава. — Я видела.

— Да, но попробуй купить! — сказал Сережа.

— Мы об этих консервах тоже только слышали и даже пустых банок не видели, — сказал я. — Они идут армии.

— И начальству, — добавил Сережа.

— Не без этого, конечно. Нет, не подачка, — обратился я к Клаве, — а плата за услугу. Натурой.

— Ну, расскажи, — почти одновременно сказали Клава и Нина.

— Сухой паек мне, вообще, полагается, но не такой, конечно, и, может быть, не на столько дней. А тут директор завода попросил меня отнести здесь, в Харькове, его письмо по адресу.

— Не хотел, чтобы цензура читала, — сказал Сережа.

— Конечно, ну, и распорядился, чтобы мне выдали хороший паек и два литра водки.

— Куда ж ты ее дел? — спросила Галя.

— Продал.

— А почем там водка?

— Тысяча рублей литр.

— И в Кемерово тысяча, — сказала Нина.

— А в Харькове?

Они переглядывались, молчали, усмехались, пожимали плечами, а я удивлялся.

— По правде говоря, — сказал Сережа, — не знаем, никогда не покупали и не приценивались. Здесь, вообще, больше самогоном пробавляются. У нас еще есть начатая довоенная бутылка водки.

— Она и выручала, если кому-нибудь компресс требовался, — сказала Галя.

— А требовался?

— Требовался. У Лизы и Нины бывали ангины.

— У Лизы и Нины бывали ангины, — продекламировал Сережа и засмеялся. — Чем не Лермонтов?

Засмеялись мы все.

— Уж и слова не скажи в этом доме, — пробурчала Галя.

Об их жизни я знал мало — лишь главные события, но, понимая, как нелегко им пришлось и приходится, расспросами в письмах не докучал. Закипел чайник. Чаепитие превратилось в предутренний завтрак, и заметно было, что копченую колбасу и сыр едят с удовольствием. Сережа сказал, что давно не ел так вкусно, и не удержался, чтобы не добавить:

— Еще вопрос — ест ли такие деликатесы Сталин.

— Как разговенье, — сказала Нина. Лиза вздохнула и перекрестилась:

— Дай-то Бог!

За ней перекрестилась Клава, а я глядя на них, и все мы. Разговор оживился, я стал узнавать подробности их жизни, они — нашей.

Горик попал в плен в самом начале войны. Харьков — по другую сторону фронта, и Горик пошел в полтавское село к родителям жены. Врачей там не было. Горик занялся лечением больных, расширяя практику на окрестные села. Этим и жил. О жене ничего неизвестно, даже куда была назначена. Осенью кто-то сказал родителям жены будто Горика подозревают в связи с партизанами и что ему лучше поскорей уйти. Вечером какие-то люди принесли Горику продукты, вывели его за село и сказали куда идти. Когда немцы взяли Харьков, Горик пришел домой.

— Клава, как ты считаешь, — спросил я ее, — были ли основания подозревать Горика в связях с партизанами?

— Горик говорил, что никаких разговоров о партизанах не слышал, наверное, в тех местах их и не было, во всяком случае — в то время. Раненых лечить ему приходилось, даже делать несложные операции, но раненые были и среди отпущенных из плена. Горик обрабатывал и перевязывал раны еще по дороге к родителям жены. Хрисанф тоже считал, что никаких связей у Горика с партизанами не было. Лизины родители тоже так думают.

— Ты с ними...

— Я переписываюсь с Лизиной мамой. Уже потом я думала обо всем этом и не исключаю, что может быть Горик, сам того не зная, лечил какого-нибудь подпольщика. Но это всего лишь предположение, ни на чем не основанное, и говорить о нем не стоит.

— А где был Горик до того, как пришел в Харьков?

— Он говорил, что, не торопясь, шел к Харькову, останавливаясь то в том, то в другом селе. Там он лечил больных, и его, конечно, кормили.

— А немцы его не трогали?

— У него был какой-то документ о том, что он... не помню как там дословно, тем более, по-немецки, но смысл такой: отпущен из плена и направляется домой в Харьков. Его и не трогали. Сначала немцы не так свирепствовали, как потом.

— Это верно, — сказала Галя.

— Наверное, их командование по указанию своего правительства, а может быть и самого Гитлера, заигрывало с населением: пленных отпускали, штатских не трогали, словом — мягко стелили. И еще учти — воюет и первой входит в завоеванный город армия, а это в массе — мобилизованные обыкновенные люди с присущими им национальными особенностями, достоинствами и недостатками. Потом армия уходит воевать дальше, а на ее место приходит гестапо и специальные части, обученные действовать на оккупированных территориях, — вроде нашего энкавэдэ. Вот тут и начинается: уничтожение евреев, коммунистов, цыган, в селах – реквизиция продовольствия, угон в Германию молодежи. Это вызывает озлобление, сопротивление, партизанское движение, — оно возникало и стихийно, и организовывалось Москвой, — а в ответ — карательные операции, в ответ им — усиление сопротивления, и пошло, поехало.

Сейчас, — подумал я, — кто-нибудь спросит: откуда ты все это знаешь? Но никто ничего не спросил, а Сережа сказал:

— Так оно и было. Клава права.

У Резниковых были давние знакомые, эвакуировавшиеся всей семьей. Уезжая, они оставили Клаве ключ от квартиры и просили за ней проследить. Жили они в районе Пушкинской, в доме, считавшемся по тем временам многоэтажным — четыре или пять этажей. Особняк, в котором Резниковы имели комнату, приглянулся какому-то немецкому начальству, и живущие в нем должны были оттуда выбраться. Клава с Гориком переехали в квартиру уехавших знакомых, в ней было достаточно мебели, и свою мебель Горик порубил на дрова.

— Так многие делали, — сказала Нина. В жилых домах центральное отопление не работало, и Резниковы, как и другие, в одной из комнат устроили буржуйку, на которой и стряпали, когда было что стряпать.