Конспект - Павел Огурцов

Работы нет, и я, не таясь, читаю газеты, обсуждаю новости, пишу письма и с трудом отрываюсь от «Гроздей гнева» Стейнбека — не помню, у кого взял почитать, но меня чем дальше, тем больше разбирает злость: делать здесь нечего, зачем же меня удерживать? Сказать об этом директору? Но он нарочно придумает какую-нибудь ненужную работу, а то еще, чего доброго, скажет кому-то там: вот у архитектора сейчас нет работы, пусть займется наглядной агитацией. Трудно придумать для меня что-нибудь более противное. Нет, уж лучше продолжу свои противные игры с директором. В приемные дни я терпеливо дожидаюсь своей очереди, и каждый раз снова поднимаю вопрос о моем откомандировании. В первый раз видно было, что директор с трудом себя сдерживал.

— Я же сказал, что говорить об этом больше не буду! Других вопросов нет? Ну, и до свидания.

— До следующего раза, — отвечаю я улыбаясь. С каждым следующим разом тон директора мягчал.

— Я к вам по тому же вопросу.

Других нет? Тогда до свидания, — говорил он и улыбался. Потом при каждом таком, — очень коротком, — разговоре он несколько секунд смотрел на меня внимательно, задумчиво, может быть — испытывающе и, мне казалось, даже грустно.

Утром проснулся с высокой температурой. Соседка Евгения Александровна вызвала врача. Оказалась такая же, как и в прошлую зиму, ангина, и болел я так же долго. Во время выздоровления пришло и крепло убеждение: больше тянуть нельзя, надо уезжать. Это были не мысли, а чувства. Закрывая больничный, я был уже уверен: уеду. Как это произойдет — не знаю, планов на этот счет — никаких, но, прислушиваясь к своему внутреннему состоянию, удивляюсь и радуюсь, как предчувствию, уверенности в том, что уеду.

Вышел на работу в первых числах марта. Завтра у директора приемный день. Дождался очереди, открываю дверь его кабинета.

— Горелов, если других вопросов нет...

Не слушая, подхожу вплотную к его столу.

— Напрасно вы оттягиваете мое откомандирование...

— Слушай, — перебивает он меня, — это ведь ты посоветовал Андрею Корнеевичу, где установить новые станки?

— При чем тут станки?

— И ты думаешь — я тебя отпущу? Я тебе говорил: вместе в Донбасс поедем.

— Да никуда вы не денетесь, отпустите! Все равно Табулевич добьется моего откомандирования. Директор откинулся на спинку стула.

— Дай-ка на тебя хорошо посмотреть. Ну, кто ты такой? Без году неделя архитектор. Если не считать клуба, то и без опыта в своей специальности. Неужели ты думаешь, что без тебя некому города восстанавливать? Табулевич добьется, Табулевич добьется... Да кто ты такой, чтобы он добивался?

— Я его племянник, — сказал я неожиданно для себя — я не собирался ничего выдумывать.

— Родной племянник?!

— Ну, родной племянник его жены.

— А! Это еще хуже. Ну, садись. Что же ты, чудак-человек, сразу не сказал? Директор вызывает секретаршу и поручает ей найти телеграмму Табулевича.

— А чего там искать? — отвечает секретарша. — Она в отделе кадров. Сейчас туда позвоню.

— Ты куда едешь? — спрашивает меня директор.

— Да теперь уже надо ехать в Киев.

— В Харькове не будешь?

— В Харькове первая остановка — там мои старики.

— Слушай, у меня к тебе просьба. Отнеси в Харькове письмо по адресу. На улицу Дзержинского. Знаешь такую? Не хочется почтой отправлять.

— Знаю. Отнесу, можете не сомневаться. — На радостях я готов выполнить любую его просьбу.

— А я и не сомневаюсь, я же знаю тебя. Я даже пытался тебе подражать.

— Как подражать?!

— Да так, кое в чем — не врать, говорить правду.

— Ну… и как?

— Да на заводе вроде получалось, начал чувствовать, что люди стали ко мне лучше относиться. А вот с вышестоящим моим начальством... Тут, брат, такое дело: не соврешь — пропадешь. Да ладно!.. Денег у тебя, конечно, нет?

— На дорогу есть, а на всю жизнь не запасешься.

Секретарша принесла телеграмму, директор что-то на ней написал, вернул, сказав «В приказ», кому-то позвонил и попросил зайти. Пришел его заместитель. Я его уже раз видел у директора после прошлогодней ангины и усмехнулся, предвидя, что сейчас произойдет повторение прошлогоднего. Сообщив заместителю, что я по вызову уезжаю на Украину, директор распорядился, чтобы мне выдали на все оставшиеся дни месяца сухой паек, дорожную хлебную карточку...

— Ну, и что там еще полагается? Ничего? Ну, так дайте ему хороший паек и водки.

— Сколько? Литр?

Два литра. Ух, ты! — подумал я. — Это же две тысячи рублей. Как бы прочтя мои мысли, директор сказал:

— Да ты не смущайся — заслужил.

Условились когда мне прийти за письмом.

Ну, и дела: оказывается, директор хотел, подражая мне, говорить правду, а я вырвался от него только потому, что соврал. Как-то нехорошо получилось. Но он же сам сказал: начальству не соврешь — пропадешь. Ха! А он и есть мое вышестоящее начальство. Так что все в порядке.

Гуляшов меня поздравил, заметив, что я его здесь второй раз обскакиваю, и спросил, как это мне удалось. А что я мог сказать? Что я племянник наркома? Даже думать противно. Что я обманул директора, сказав, что я племянник наркома? Пойдут разговоры, дойдут до директора, ему будет очень неприятно. Только не это! А интересно — почему он так легко поверил? Ах, да, он же хотел мне подражать, считая, что я всегда говорю правду. А тут такой удар! Нет, говорить нельзя никому.

— Я только один раз, когда недавно болел, пропустил прием у директора. Не мытьем, так катаньем! Ну, и вот... Наконец, добился. А! Да что теперь об этом? Удалось вырваться, и слава Богу! Алексей Николаевич, напишите заявление в Управление по делам архитектуры — я же там буду и передам его.

— Спасибо. Напишу, и к вам просьба: пожалуйста, сообщите о результате.

— Я не уверен, что дождусь результата по существу вашего заявления, но о разговоре, который будет при передаче заявления, сообщу сразу. Давайте-ка адрес.

— Значит, не хочешь с нами в Донбасс ехать? Такой гордый? — говорит Андрей Корнеевич. — Шучу, шучу... У тебя в Харькове, небось, тоже старики остались? Значит, домой едешь? Ну, и правильно.

23.

Поезд Челябинск-Харьков. Вторую полку всегда найдется кому уступить, и я сразу занимаю третью. В одном из купе... А купе ли это? Двери нет, и я не знаю, как называется такой кусок общего вагона. Прохожу по вагону, вижу в этом условном купе компанию младших офицеров, водку, американские консервы и слышу почти беспрерывную матерщину. Они не ругаются, они не умеют иначе разговаривать. Залез на свою полку. Мысли еще в Подуральске, наверное, по инерции. Представил себе, что Гуляшов или Андрей Корнеевич спрашивают директора: