Скрытая жизнь братьев и сестер. Угрозы и травмы - Джулиет Митчелл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как это представлено в психоаналитических теориях, посвященных матери? И для психоаналитика, и для пациента начальный интерес к матери, скорее всего, будет и идеологическим, и сознательным, а в большинстве случаев и предсознательным, как это было в случае Карен Хорни, Хелен Дойч, Мелани Кляйн, Эрнеста Джонса и других, которые первыми встали на этот путь в 1920-х годах. Но, как отметил берлинский аналитик Карл Абрахам (см. главу 4) еще в 1913 году, мать была важна и до признания значимости ее проявлений в бессознательных процессах. Как бессознательные фантазии пациента (и аналитика) связаны, с одной стороны, с социальными практиками, а с другой – с теорией, для которой они должны предоставить материал?
Начиная с 1920-х годов, в психоаналитическую теорию вошла концепции доэдипальной матери или, согласно формулировке Мелани Кляйн, очень ранней эдипальной матери: во всех случаях речь идет о чрезвычайно примитивном имаго, власть которого фантазируется ребенком как карающая и вершащая возмездие, а не как организующая. Ни в теории, ни на практике не говорится о более поздней матери – матери, устанавливающей закон. То, что однажды было обнаружено, должно быть заново отнесено как к некой общей идее, например, к так называемому страху перед всемогущей матерью, так и к соответствующим клиническим модальностям. Я полагаю, что в психоаналитической теории отсутствует мать, устанавливающая закон, потому что в клинических условиях сам аналитик говорит с позиции матери как законодателя. Таким образом отыгрывается материнский закон. В общественной жизни мать все чаще оказывается в роли законодателя. Женщина-аналитик, вероятно, находилась в этом положении в своей частной жизни (или в общественном мнении), а ее практика предоставляла такую возможность. В психоаналитической практике, когда пациент направляет свои действия вовне, а не размышляет об этом в процессе сессии, это получило название «отыгрывания вовне». Так, например, происходит в случае истерического отыгрывания, когда действие заменяет мысль. Когда пациент включает терапевта в подобное невербальное взаимодействие в процессе сессии, то он «отыгрывает вовнутрь». В обоих случаях мысли заменяются действием. Я полагаю, что, когда терапевт «разыгрывает» мать, происходит «отыгрывание вовнутрь», которое препятствует мысли; следовательно, это тормозит развитие теории. В теории представлены все неотыгранные матери, но нет матери, которая бы устанавливала закон, потому что такой матерью является терапевт.
Я полагаю, что в отличие от патриархальных властных терапевтов-мужчин, придерживающихся эго-психологической модели (особенно американского происхождения), которых порицали как Лакан, так и феминистки второй волны, аналитики школы объектных отношений, занимающие материнскую позицию, разыгрывают роль матери-законодателя и, таким образом, не могут размышлять об этой роли. Если клиническое лечение разыгрывает материнский закон, то в материале переноса пациента проявится не эта мать, а другая, обязательно сумасшедшая (Винникотт), перегоревшая и любящая (Балинт) или карающая (Кляйн) доэдипальная мать. В психоаналитической и в ранней антропологической теории матриархат всегда предшествует патриархату; материнская привязанность формируется первой. Тем не менее следует подчеркнуть, что эта концепция примитивной доэдипальной матери происходит не от устанавливающей закон эдипальной матери (матриархат), а от эдипального отца (патриархат). Из-за этого на практике и в теории не проводится различий между примитивной, карающей или любящей матерью и матерью-законодательницей. Различие всегда проводится между примитивной матерью и законодателем отцом.
Во всех случаях, когда имел место сдвиг внимания с отцовского закона на мать, это все равно соответствовало положениям отцовского закона, что верно даже тогда, когда (или, может быть, особенно когда) отцы, кажется, не обращают на это внимания. Патриархат всегда определяет матриархат как более примитивный и более ранний, но никогда не как иной закон, находящийся на том же уровне. Лакановское понятие символического порядка, который опосредует язык, описывает также предшествующий «порядок воображаемого» как принадлежащий матери. Философ и психоаналитик Люс Иригарей исследует исключительно отношения между дочерью и матерью или между женщиной и женщиной; Юлия Кристева указывает на разнообразие, силу и богатство отношений с матерью, утверждая, что семиотика предшествует лингвистике; но женское и материнское было первым, а первое означает раннее, а раннее в этом дискурсе значит более примитивное. В предисловии к своей книге «Первые вещи» психоаналитически ориентированный литературный критик Мэри Якобус рисует карту этого примитивного материнского пространства:
Субъект моего исследования (настолько, насколько это возможно, чтобы такое разнообразное, многоплановое и всепроникающее явление, как воображаемая мать, было «субъектом») – фантазматическая мать, которая может обладать или не обладать репродуктивными частями, функциями воспитания и конкретными историческими или материальными проявлениями, но которая существует в основном в сфере образов и имаго (воспринимаемых или воображаемых), зеркального отражения, идентификаций и фигур; которая иногда ассоциируется с феминистской ностальгией, иногда с идеологической мистификацией; которая появляется в связи с меланхолией и матереубийством и играет ключевую роль в теориях значимости Кристевой; которая фигурирует главным образом в трудах Мелани Кляйн, где такие термины, как «расщепление», «идентификация» и «проекция», применяются в анализе репертуара действий, связанных с воображаемыми атаками на материнское тело и репарациями к нему, которая придает груди ее культурную силу.
«Первые вещи», являются ранними, еще не оформленными, но жизненно важными фантазиями, которые формируют появление ребенка как субъекта; первая «вещь» – это материнская вещь Юлии Кристевой, еще не являющаяся объектом возникающего, хаотичного кого-то, еще не являющегося субъектом (Jacobus, 1995, p. iii – iv).
Я бы сказала, что существует и другая «мать», а не только это фантаст ическое имаго; мать, котора я оста лась за кадром, мать, которая является субъектом и закон которой способствует признанию субъектности ее детей. Это закон,