Сожженые мосты ч.5 - Маркьянов Александр

— Вот гад — отца… Погоди, доберемся…

— До него доберешься. Он поди дрыснул уже…

— Офицеры гутарили — Австро-Венгрия независимость Польши признала. Как бы не брухнуться с ними.

Австро-Венгрия независимость Польши и в самом деле признала. В западной Польше уже стояли части австро-венгров, переодетые в новоиспеченных "польских жолнеров" — нашлась и форма и знаки различия и все остальное.

— А и брухнемся[43]. Видал, какую силищу к границе подтягивают. Я бы и зараз заполонил так кого, мабуть Георгия выслужим.

— Как бы тебя не заполонили. У Австро-венгров армия.

— Да какая там армия… Смех. Ты эту Австро-Венгрию на карте видел? Плюнуть и растереть.

— А если Германия?

— Вот тогда братцы… попали, в распыл пойдем.

— А германцам то зачем? Что им эта Польша?

— Да бес их знает…

— Не будет войны. Германия нашей нефтью правдается.

— А Австро-Венгрия? Тоже правдается.

— Ну так вот — кран перекроем и поглядим как жить будут.

— А что, гутарят в Польше силы много?

— Да какая там сила… Ну эти жолнеры — они что? Казаков выручим, они сейчас в осаде. А дальше — сами замирятся. Гутарят, мы на Варшаву пойдем.

— Не, на Варшаву должны десант высадить. Там аэродром у нас.

— А что, пошли по окрестностям прогуляемся?

— Чего ты тут не видел?

— Ну… на вокзале дамочки есть.

— Ага. Тебя жинка после этих дамочек с база то сгонит…

— Так не узнает…

— Еще бы… на этих дамочках дурных болезней как на шелудивом псе блох… Сиди уж… сынок…

— Тю… батя нашелся…

— Не, Степан дело гутарит. На вокзал и я не пойду.

— А что — говорят в Польше паненки хороши…

— Еще бы…

— Тихон… а Тихон…

Уже забывшийся Лучков подскочил на кровати

— А? Подъем?

— Тю… вот дало то… Ты нам скажи друг любезный — у тебя дядя жинку с Польши привел?

— Ну…

— И как она?

— У дядьки и спрашивайте. Меня то что трясете…

— Так мабуть знаешь чего… по делу молодому…

— Тебе Петро зараз баз хорошо подметать — язык до пола свисает.

— Не, а что… я карту видел. Тут село недалеко — большое.

— Недалеко это где?

— На север. Дорогой… и потом поворот — как раз на него.

— Митяй, что у нас сегодня?

— Воскресение Христово… — издевательским тоном сказал Митяй

— Значит, танцы там будут. Вот и будут тебе дамочки, зараз…

— А и любо. Пойдем, значит.

— У меня свояк на втором посту стоит. Пропустит зараз.

— Смотри, если соврал…

— Пошли, пошли…

Пошел со всеми и Тихон — особо ничего не думая, так, за компанию. Конечно, все понимали, что там где дивчины гарные — там и парубки местные, сердитые, а там где парубки местные — там не избежать драки. Драки с ними никто не боялся — наоборот, некоторые как раз и пошли в расчете на драку. Драка в России была уже национальной традицией, дрались на свадьбах, на танцах, пацаны в городах дрались районом на район, за что потом получали наказание розгами по заднице — но снова дрались. В селах дрались на Масленицу, а в казачьих станицах зимой, как Дон вставал — так каждые выходные драка. Обычно дрались холостые с женатыми, иногда молодые казаки с одной станицы шли в другую, иногда по льду — только чтобы подраться. Все это было не так безобидно, бывало, дрались и до трупов, но как иначе обратить на себя внимание понравившейся дивчины? Только джигитовкой лихой, да дракой… это если материальную сторону в расчет не брать.

И потому Тихон, выходя вместе со всеми из палатки, достал из кармана рюкзака заветную свинчатку — кастет, который сам сделал, подбросил его на ладони и сунул в карман…

Смеркалось… В поле горели костры — какая то из рот после ужина, разжившись где-то мясом решила поджарить его на углях, возможно и офицеры к ним присоединились. Наверняка и наказной… солдатам на довольствие от царя чарка водки в день полагается… вот и решили под водочку — да мяско. Но это было и хорошо — офицеров в лагере почти не было…

На втором посту — проезде между двумя тяжелыми бронемашинами, стояли двое казаков, один из ни, белобрысый, встрепанный какой-то поднялся со своего стула.

— Володь, ты чего…

— Да прогуляться решили по округе. Пустишь?

— А документ?

— Да какой документ, свояк…

— Без документа нельзя. Отпрашивайся у офицера.

Вместо ответ казачина, который решил их провести обнял по свойски часового, отвел его в сторонку, поговорили они о чем-то, потом махнул рукой — проходите…

— Тихо… Тихон, башку пригни — здоровый какой! Через тебя все дело испортиться может.

— Да сам тихо!

Волчьей цепочкой прокравшись мимо машин — благо у костров в поле в их сторону не смотрели, да и темновато уже было — вышли на шлях. Пошли к дороге — гудящей, не останавливающейся ни на минуту…

— Как же мы ее маханем?

— Через путепровод. Там должен быть.

— Мабуть песню затянем?

— Дурак, что ли?

Один из казаков шел, вывернул голову, смотря вверх, на насыпь, потом сказал.

— Братцы… машины то военные.

— А ты думал…

В украинском селе казакам, конечно же, не образовались.

Как-то так получилось, что хохол для казака, равно как и казак для хохла — первейший недруг. В свое время немало хохлов на земле казацкой поселились… хохлы были людьми прижимистыми, хитрыми — вот и скупали землицу то. А казакам то не любы были чужие люди на их земле, тем более что земля эта была автономией и управлялась Войском, и они с полным правом могли сказать, что это — их земля. А потом еще, как казаков на Восток переселяли — так многие туда уехали, благо там обзаведение хорошее давали — а хохлов еще больше на казачьей земле стало. Нельзя кстати сказать что это была "этнически ориентированная ненависть" — как выразился в одном из своих трактатов несколько месяцев проживший на казачьей земле германский корреспондент, от статей которого потом старики плевались. На западе вообще требуют не замечать национальность друг друга… но казаки исстари друг за друга держались и в обиду себя не давали. Были и драки с хохлами, были и анекдоты разные про хохлов, но стороны чувствовали некую грань. Ту самую, которую поляки так легко и бездумно перешли — а вот на Дону за эту грань не ступали.

Село было большое, гарное, богатое — верно потому что приграничное, в приграничье всегда села богатые почему то. Несколько улиц домов — не мазанок из серии "с…а-мазала-лепила", а вполне добротных домов белого кирпича, текущая от села к перелеску дорога, от села, от верхней его точки — хорошо видна светящаяся огнями станция. Казаки не знали, что богатство села обусловлено не близостью границы, а близостью станции, на которой половина мужчин сел работала, а вторая половина — промышляла. Были такие асы, что на полном ходу на поезд умудрялись запрыгивать, дабы в контейнерах пошукать.

На самой окраине был магазин, и в том же здании — местная монополька и клуб. Монополька тут постоянно была закрыта, особого дохода казне она не приносила и когда открытой была. А вот из клуба оглушительно бухала музыка да визжали нетрезво дамы — и парубки, все как один одетые в черные рубашки, такая здесь была мода — выходили через заднюю дверь клуба покурить и выяснить отношения. Стемнело уже окончательно и над селом в "тыху украиньску ничь" уныло висел надкушенный серп Луны.

Первый хохол, пьяный в дупель парубок показался прямо у ограды — и казаки довольно вежливо отодвинули его, дабы пройти самим. Парубок же столь вежливого обращения не понял, и с пьяных глаз начал качать какие-то права. Слушать его разговоры не было ни сил, ни желания — поэтому парубка оставили отдыхать в бурно разросшихся нынешним летом зарослях лопуха.

На танцах местах казаков тоже не ждали, хотя дам свободных было много, парубки больше отношения друг с другом выясняли, нежели дамам уделяли внимание. Но как только казаки шагнули внутрь — все взоры устремились на них…

Даже самодельный ди-джей, вся задача которого заключалась в своевременной замене дисков в проигрывателе с большими колонками — не сообразил с очередным диском и музыка заглохла.

— Чу… казаки… растеряно сказал кто-то.

В этот момент ди-джей снова пустил музыку — веселую, разухабистую польку…

Дамы, конечно же, уделили казакам внимание — благо те еще на грудь не приняли и вообще статью и выправкой изрядно отличались от местных кавалеров. Да и ситуация как нельзя лучше подходила к тому, чтобы кавалеров местных, больше любующихся на себя — расшевелить.

Тихону досталась гарна дивчина по имени Люба — ростом она ему отчаянно не подходила — метр шестьдесят — но дивчиной была веселой, жаркой, с косой до пояса как принято на Украине. Польку она танцевала тоже отчаянно, с притопом, прихлопом и жаркими взглядами на партнера. Тихону даже как то… не по себе стало, человеком он был вполне даже взрослым, и на действительной, которую он в Подмосковье ломал чего только не случалось… да и в станицах игрища были. Но все равно — станица была своя — а он здесь был чужим…