«А зори здесь громкие». Женское лицо войны - Артем Драбкин

У меня из головы не выходит один раненый, которого я перевязывала на поле боя. Ему лет девятнадцать было, и разрывной пулей ему разорвало верхнюю и нижнюю челюсти, оторвало часть языка, нос был поврежден. Если в фильме «Они сражались за Родину» санитарка тащит Бондарчука и плачет: «Зачем ты такой боров вырос, что мне тебя не дотащить», то у меня было по-другому. Я рядом с ним села и не знала, как его перебинтовать. Если все забинтовать, то как он дышать будет? Я до сих пор помню его глаза — мальчишке 19 лет было, наверное. Серые глаза, полные страдания, — он был в сознании, но не кричал и не плакал. И сказать ничего не мог, у него наполовину язык был оторван. Мне на помощь пришли старшие санитары, помогли — увидели, что я замешкалась. Я была маленькая, молоденькая, и меня старались оберегать и помогать. Когда были сложные ситуации, мужчины всегда были тут как тут, старались меня уберечь. Все в санроте были старше нас — лет тридцати пяти люди, для меня это уже были совсем пожилые. Потом я уже привыкла ко всему этому ужасу и в обмороки не падала при виде крови и при виде раненых. И я могу сказать, что нас мало награждали. Многое зависело от командира части. Медаль «За отвагу» я получила в 1942 году. Это была разведка боем, я с поля боя вынесла 11 человек. Говорили, что наградили за это, а за что именно наградили — не знаю.

Больше всего мне запомнилось, как я перевязывала одного раненого во время боя, сидя рядом с ним. Я была занята перевязкой и сама ничего не слышала, никакого выстрела, ничего. И вдруг этот раненый меня перевернул и лег на меня, прикрыл своим телом. И его убило. Я сразу даже не поняла, что он хотел и что случилось. Даже сказала ему сердито: «Сколько ты еще лежать будешь?» Столкнула его с себя, смотрю — а он мертвый. Обычно свист слышен, а та пуля, которая в тебя летит, — ты ее и не услышишь особо. Очень благодарна ему за жизнь, что я до сих пор живу. Если бы не он, то меня бы не стало.

Снайперы были активными и с той, и с другой стороны. С нашей стороны девочки стали ходить снайперами. В нашей дивизии снайперское движение открыла Ольга Маковейкая, ее уже тоже нет в живых. Она была санинструктором в роте автоматчиков. Между прочим, у Фадеева есть очень хорошее стихотворение о ней во 2-м томе Энциклопедии Великой Отечественной войны. К нам тогда приезжали Фадеев, Тихонов и Полевой. Она как раз из землянки вышла, и они с ней разговаривали. Почему именно с ней? Потому что рота разведки и рота автоматчиков около штаба размещались. Шура Кочнева как раз уходила в разведку, и они разговаривали с ней. Потом вышла большая статья о девушках-фронтовичках, и нам эту газету со статьей принесли — я уже не помню, что это за газета была. Девушки были в армии на тех должностях, где могли заменить мужчин. Это повара, телефонисты — ведь раньше это все были мужчины. Стали девушки пулеметчицами, телефонистками, радистками, снайперами. Санинструкторов-мужчин стало совсем мало после сорок первого года, в основном только девушки. У нас есть пары, которые поженились во время войны. Это не запрещалось, у нас оформляли браки в штабе полка. Правда, у многих мужья уже умерли, а жены остались в живых. Такая у нас была семья Смаркаловых — Нина и Иван. Правда, было такое, что женщины жили с высокими командирами, офицерами, но этих ППЖ было настолько мало, что это не имеет большого значения.

Я в дивизии была до января 1943 года, до ранения. Я была ранена в ногу на поле боя — осколками снаряда задело, когда перевязывала раненых. После ранения меня эвакуировали на Большую землю, я попала на пересыльный пункт в Ярославле и прождала там месяц, чтобы меня куда-то определили. Я же чертежница-копировщица, почерк у меня был прекрасно поставленный, и меня там посадили писарем в канцелярию. Им не хотелось со мной расставаться. А я хотела обратно в свой полк попасть, на Ленинградский фронт. Условия в Ярославле были плохие — на голых нарах надо было спать. Для нас, девочек, вообще ничего нет — ни помыться, ни умыться. Девушек нас там было в Ярославле всего человек пятнадцать — и несколько тысяч мужчин. Так что ничего сладкого там не было. В Иваново формировался 273-й отдельный зенитно-артиллерийский дивизион, и когда к нам в Ярославль приехали представители набирать девушек (почему-то у них там девушек не хватало), то я сразу согласилась, потому что намучилась в этом пересыльном пункте просто по горло. В составе 273-го ОЗАД я попала на 1-й Украинский фронт. Я сильно хотела в свой полк вернуться, но, к сожалению, не получилось. В своей новой части я прошла всю Украину, Польшу и в Польше закончила войну. В этой части у нас никто не поженился и никто из девушек не уехал. Всего одна девушка уехала по беременности (она с комбатом жила), но ее ничем не наградили за это. Комбат после войны, по-моему, к ней поехал жениться.

На Карельском перешейке обмундирование у нас было мужское, никаких юбок не было. Только брюки: зимой ватные, летом хлопчатобумажные. Нижнее белье тоже все выдавали только мужское. Только уже в 273-м ОЗАД нам выдали юбки. Но у нас были и брюки, и юбка. Раньше мне, как санинструктору, полагалась винтовка. Когда учились, мы ходили на стрельбище с этой винтовкой — у меня, по-моему, до сих пор локоть болит от нее. Все-таки четыре с половиной килограмма со штыком! Карабин я получила только в 273-м ОЗАД. Когда мы были уже в Польше, у нас, в 273-м ОЗАД, тоже был Парад Победы, и нас гоняли по плацу — 120 шагов в минуту. И вот у девушек карабины, у мужчин винтовки.

Ремень у меня был кожаный, хотя у некоторых были и брезентовые. Зимой у нас были полушубки и валенки. Противогаз мы вынимали, а сумку набивали бинтами и другими материалами. Когда я была санинструктором, санитарная сумка у меня тоже была, но ее не хватало ни на что во время боя. Противогазная сумка у нас всегда болталась, это неотъемлемая часть, как оружие. А санитарная сумка — только когда в бой. Но мы старались противогаз вынуть и набить сумку бинтами, потому что никогда не знаешь, сколько будет раненых в бою. К тому же ранения разные бывают, иногда одного индивидуального пакета не хватало для перевязки. Подсумок для патронов был один на ремне. Сумки для гранат не было. И саперные лопатки нам, санинструкторам, не полагались.

Здесь, в 273-м ОЗАД, я стала прибористом на ПУАЗО.[19] Никаких курсов по работе на ПУАЗО я не проходила, всему учились на месте. У нас были 85-мм пушки, которые могли вести огонь как по воздушным, так и по наземным целям. В расчете пушки у нас было 11 человек. Пушка тяжелая, прибор ПУАЗО тоже тяжелый — помню, сложно его было из ровика вытаскивать. Дивизион был на конной тяге, машины у нас появились только в 1945 году. Дивизион сформировался, в Иваново мы немножко постояли, и потом нас сразу отправили на фронт. Это было как раз, когда началось наше наступление на Украине, и мы одними из первых узнали о «Молодой гвардии». Когда мы освободили Ворошиловград, мы сразу стали получать «Боевые листки» и раскопки сразу стали проводить, и местные жители нам тоже рассказывали.

Потом я стала командиром орудия. У нас девочки были только на дальномере, на ПУАЗО, телефонистки и радистки. На орудиях в расчетах были одни мужчины, и только я туда затесалась. Я была со средним образованием, да еще курсы закончила — вот меня туда и поставили. Задачей нашего дивизиона была противовоздушная оборона и важных объектов, и городов, и непосредственно в бои нас посылали. Ставили нас на прямую наводку против танков и против пехоты. Такое случалось и в 1944 году, и в 1945-м.

В составе 273-го ОЗАДа в одном из боев, когда наши зенитки поставили на прямую наводку против танков, я была контужена. Я даже не знаю, как описать этот бой с немецкими танками. Это было под Харцизском. Нам было сказано: «Прямой наводкой по танкам!» — вот и все. Эта контузия потом мне долго еще не давала жить спокойно — страшные головные боли. Тем более что я в медсанбате не лежала, долечивалась в дивизионе. Во время боя меня взрывной волной сильно ударило в ухо и отбросило с огневой позиции зенитки. Я на четвереньки встала, а прямо встать не могла: как только встану на ноги, сразу падаю на четвереньки обратно. Из-за контузии сразу ухо перестало слышать — да и сейчас это ухо слышит плохо. После войны, когда я заболела менингитом, меня полечили, но лечение не помогало. Меня потом врачи спрашивают: «У вас не было случайно травм головы?» — «У меня была сильная контузия во время войны». — «Что же вы нам сразу не сказали, мы бы вас лечили по-другому». Сейчас головных болей уже нет, редко-редко они меня беспокоят.

Вот говорят, что Краков, который наш дивизион освобождал, был захвачен без боя. Ничего подобного, его просто не сильно разрушили. Правда, его никто не бомбил, как Ленинград. Но бои были достаточно серьезными. Без боя никто не сдавался. Кстати, интересно, что моя 92-я стрелковая дивизия, в которую я так хотела попасть, тоже была в Кракове. После того как с финнами заключили мир, их тоже сюда перебросили. Только на встрече ветеранов после войны я узнала, что мы стояли рядом в Кракове, а встретиться сумели только после войны.