Тридцатая застава - Ф. Вишнивецкий

Время для собрания выбрали перед боевым расчетом. Военком откликнулся на просьбу политрука, приехал в Лугины. Старшина Тимощенко все предусмотрел. В последние дни он с особым тщанием осматривал свое хозяйство: его назначили помощником начальника заставы. Это не могло не радовать человека, и в то же время ему почему-то жаль расставаться с прежней должностью. Все здесь делалось под его непосредственным руководством, а зачастую собственными руками. Сумеет ли сержант Егоров, которому поручили исполнять обязанности старшины, усмотреть за всем хозяйством?

И вот они сидят в ленинской комнате. Все минувшие события, горестные и радостные, помогли комсомольцам взглянуть на себя иными глазами, как бы со стороны. Хотя говорил Шумилов об известных всем фактах, сейчас они воспринимались совершенно в новом свете. Задумался Селиверстов, притих балагур Денисенко, опустил голову Великжанов…

…— Много славных подвигов по охране границы вписали в историю заставы ветераны, которые смотрят на вас со стен вашей ленинской комнаты. Я верю, что и вы оправдаете доверие народа, вручившего вам ключи от священных рубежей Родины, — закончил Шумилов в напряженной тишине.

Взоры всех невольно обратились к портрету Семенюка в траурной рамке, память о котором еще так жива.

Потом выступали комсомольцы. Говорили кратко, словно рапортовали, возвратившись из наряда. Пограничная служба научила их дорожить временем.

Кто-то внес предложение пригласить на заставу первых ее командиров, оставшихся в живых ветеранов.

— Учти, политрук, дельная мысль. И немедленно напиши брату, — шепнул Байде Шумилов.

Последним говорил Кольцов:

— Я внимательно слушал ваши выступления. Было сказано много хороших слов. А в слове заложена большая сила, как в снаряде. Но если снаряд не попадает в цель, его сила пропадает впустую. Так и слова. Если за ними не следует дело, что остается? Пустой звук! Скажу откровенно: во многом виноват и я. И как начальник ваш, и как коммунист… Иногда слышу жалобы на трудности нашей службы. Верно, она не легка. А они, — Кольцов пробежал взглядом по портретам, — разве они искали легкой жизни? Им намного труднее приходилось, и никто из них не дрогнул даже перед лицом смерти.

Комсоргом избрали Кирилла Великжанова. Сибиряк с первых дней завоевал симпатии пограничников. И не только искусной игрой на баяне. Вдумчивый, неторопливый. он всегда находил нужные ответы на всевозможные вопросы товарищей.

— Почему не выступил? — окликнул его Байда, о чем-то беседовавший с комиссаром.

— А что говорить? Правильно сказал старший лейтенант: если за словами не видно дел, они остаются пустым звуком.

— Не торопи его, политрук, дай парню осмотреться, — посоветовал Шумилов. — А теперь веди, показывай, как живешь вне служебных дел, — неожиданно огорошил Антона комиссар.

Байда растерялся. В самом деле, как устроена его личная жизнь? Заходил он в свою квартиру, как транзитный пассажир заходит в зал ожидания, чтобы подремать, отдохнуть до прихода поезда. Как же вести туда начальство? Но Шумилов уже направился к его комнате, — должно быть, он заходил к прежнему политруку.

— Странно. В казарме, во всех помещениях порядок, чистота, и внешний вид бойцов отличный, а сам живешь, как медведь в берлоге, — поморщился Петр Алексеевич, осматривая запущенную квартиру. — Какой пример для подчиненных! Заглядывают, небось?

— Бывает, — смутился Антон.

— Ну и солдат! — упрекнул Шумилов, беря со стола карточку Нины. — Знает ли эта симпатичная девушка, что у тебя такой беспорядок? А то и написать могу, если скажешь адрес, — пошутил комиссар.

«А ведь Нина должна скоро приехать! Как же это я?» — растерялся Байда, словно впервые увидел свое жилище, где только аккуратно заправленная кровать имела жилой вид. Привычка эта прочно укоренилась еще со времени учебы. На столе — шахматы.

— Играешь? Это хорошо, шахматы прочищают мозги, развивают сообразительность. Сразимся, что ли?

— Сразимся!..

И они молча начали расставлять фигуры.

Застава продолжала нести нелегкую службу. После собрания бойцы острее стали замечать все, что делается на границе. Возвращаясь из нарядов, подробно докладывали о своих наблюдениях.

Великжанов как-то сразу, без заметных усилий освоился со своими обязанностями. Однажды он напомнил Байде:

— Когда же мы проведем встречу с ветеранами? Надо бы подготовиться… И приедут ли они?

Обязательно приедут! — заверил Антон и вспомнил. что так и не удосужился написать брату. — «Евгений, конечно, приедет. Сегодня же напишу».

Вечером он действительно сел за стол и приготовился писать, но пришлось отложить: из МТС позвонил Герасименко.

— Немедленно приходи, Антон! Очень нужен. Жду… — и повесил трубку.

«Черт! Хотя бы намекнул, в чем дело», — встревожился Антон и ускакал на Орлике в МТС.

Герасименко встретил его в дверях кабинета, бросил на ходу:

— Заходи, я сейчас…

— Да ты что, шутить вздумал? — начал было, заглядывая в комнату, и тут же умолк: у окна стояла Нина.

Настоящая, живая, раскрасневшаяся от волнения, устремив к нему светящиеся радостью глаза…

Мысль о том, что Нина могла бы работать в МТС, как-то между прочим высказал сам Байда. Герасименко посоветовался с Батаевым, и они решили помочь политруку в устройстве его семейных дел: написали письмо директору института, в котором училась Нина, и попросили направить ее после окончания института в Лугинскую МТС…

И вот, наконец, наступила долгожданная встреча. Радостный Байда подхватил Нину на руки и закружил с ней в кабинете.

— Вот молодец, что ты приехала!..

Никогда не померкнут в памяти воина те волнующие минуты, когда знаменосцы под звуки торжественного марша проходят перед строем части, держа в руках боевое знамя. Не только взоры — мысли и чувства прикованы к алому полотнищу, символу всего самого дорогого. самого заветного для каждого советского человека. В памяти встают великие деяния старших поколений, совершавших под этим знаменем бессмертные подвиги.

Око горит и ярко рдеет —То наша кровь горит огнем.То кровь работников на нем…

И вот оно — знамя отряда с прикрепленным к нему орденом Красного Знамени — взметнулось перед пограничниками в ленинской комнате тридцатой заставы. Затаив дыхание, вытянулись бойцы и командиры, застыли в почтительном напряжении гости-колхозники.

Как на параде, отдав честь знамени, выходят к столу ветераны заставы: Петр Кузнецов, Евгений Байда, Симон Голота.

— Товарищи! — торжественно звучит голос капитана Птицына. Он явно волнуется, говорит медленно, растягивая слова, чтобы не заметно было заикания — Перед боевым знаменем отряда почтим память героев-пограничников, павших смертью храбрых в борьбе с агентами иностранных разведок.

Молчание. Взоры всех устремлены на портреты, на отрядное знамя — люди впервые видят его у себя на заставе. Где-то в задних рядах вырвался глубокий вздох, похожий на стон: то Варвара Сокол среди гостей не сдержала сердечной боли…

— А сейчас поделится с нами своими воспоминаниями старейший среди нас представитель ленинской гвардии Симон Сергеевич Голота.

Чуть тронув пальцем седые усы, встает Голота.

— Други мои! Дети мои! — Голос его дрогнул, стиснутая в кулак рука застыла над головой. — Великий Ленин… Наш дорогой Владимир Ильич в первые дни революции повел нас на защиту родной земли…

И слушают бойцы воспоминания о делах минувших дней. Голоту сменяет первый политрук заставы Евгений Байда.

Майор Кузнецов вспоминает, как здесь же, на правом фланге заставы, был задержан матерый шпион одной заокеанской разведки, рыскавший несколько месяцев по стране, собирая сведения о стройках первой пятилетки, о военных возможностях и стратегических резервах Советской державы. Долго не удавалось напасть на его след, видно, недаром хозяева дали ему кличку Неуязвимый. Лишь в последнюю минуту при переходе границы на «заколдованном месте» его взяли…

Сколько тяжелых бессонных ночей провели пограничники! И на исходе одной из них вспыхнула жаркая схватка. Ранены два пограничника, но Неуязвимый не прошел…

Майор не говорит, что лично задержал шпиона, но об этом знают пограничники из истории заставы… Волнуясь, вышел к знамени политрук Байда.

— Перед святыней отряда заверяем вас, товарищи ветераны, и клянемся, что на участке комсомольской тридцатой заставы враг не посмеет ступить на нашу родную землю! Никогда!

— Никогда! — эхом отозвались комсомольцы.

Стихло на заставе. Молча расходятся ночные наряды. Только в командирских квартирах необычное оживление. Такие события не часто случаются на границе. Приехал Батаев из Збручска, Шумилов, друзья с двадцать девятой. Стесняются молодые командиры — нарушена всякая субординация: две Аннушки командуют за свадебным столом — жены Кольцова и Евгения Байды. У них свой порядок, своя субординация…