Тридцатая застава - Ф. Вишнивецкий

Получив сообщение Байды, что тот уходит с тревожной группой на преследование нарушителя границы, Кольцов немедленно доложил коменданту о создавшейся обстановке, попросил помощи. Капитан Птицын по всем направлениям своего участка выслал наряды из резервной заставы, создав как бы второй эшелон, и позвонил Кузнецову.

— Немедленно поезжайте в Лугины, подключите в помощь пограничникам группы содействия ближайших сел и переходите всеми заставами участка на охрану по усиленному варианту, — приказал начальник отряда, — Прорвавшегося нарушителя найти, не допустив его прорыва обратно.

— Политрук Байда, как доложил начальник заставы, уже вышел с поисковой группой к железной дороге в районе Колокольни.

— Держите связь с линейными отделениями НКВД. На месте выясните и немедленно доложите все обстоятельства и последствия вооруженной провокации со стороны Польши для доклада Москве… Завтра утром буду в Лугинах…

Прибыв на заставу, Птицын узнал, что от Байды никаких сведений не поступало.

— Как вы могли допустить, старший лейтенант, такую партизанщину? — обрушился он на Кольцова. В возбужденном состоянии комендант начинал растягивать слова, заикаться, от этого еще больше возбуждал себя и не стеснялся в крепких выражениях: — И где этот баламут? Да еще захватил с собой главаря перебежчиков! Кто знает, что он за человек? А если это маневр вражеской разведки?

— Но у него убит отец! Его знают многие жители, а с его отцом служил Симон Голота… — пытался оправдать действия политрука Кольцов. — Да и принимал он решение самостоятельно, со мной не советовался. И мне кажется, что поступил он правильно: свою вину мы сами должны искупить…

— Вот и будешь искупать, когда прибудет особая инспекция. А сейчас звони во все отделения НКВД железной дороги. Не мог политрук не обратиться к ним за помощью…

День прошел в хлопотах. Из беседы с перебежчиками Птицын выяснил причины и обстоятельства вооруженной провокации. Обнаружить местонахождение Байды Кольцову не удалось, и он снова выслушивал упреки коменданта в нерасторопности, в неразумной самодеятельности…

— Вот всыплют вам с политруком и мне с вами за компанию, тогда почувствуете!..

А тем временем Кузнецов и Шумилов, получив поздней ночью донесение от Птицына, отправились к начальнику УНКВД: надо было согласовать вопросы взаимодействия маневренной группы с работниками внутренних органов охраны тыла. И когда они за полночь возвратились в штаб отряда, там уже сидел Байда со своим спутником.

— Ты почему здесь? — набросился Шумилов на политрука. — Почему на заставе до сих пор не знают о местонахождении и действиях твоей группы?

Вытянувшись перед комиссаром, политрук пытался что-то объяснить, но от утомления то ли от обиды язык еле поворачивался, и бормотал он что-то нечленораздельное.

— Что? Язык проглотил? Вот так солдат!

— Товарищ комиссар! — наконец превозмог растерянность. подавил обиду Байда. — Поругать успеете, наказать — тоже, но перед тем надо выслушать… Да вот человека покормить, сутки не ел. — Он глазами повел в сторону сидевшего в углу напуганного Недоли.

— Что за человек? — вмешался Кузнецов, только теперь заметив постороннего.

— Один из перебежчиков… С той стороны… Отца его убили…

— И все-таки твое поведение, политрук, непонятно. Ни начальник заставы, ни комендант не знают, куда девалась твоя поисковая группа, — строго заметил Кузнецов. — Если каждый пограничник станет действовать по собственному усмотрению…

— Так сложились обстоятельства, товарищ майор. Вы же сами учили нас, что в действиях пограничника особенно важны стремительность, инициатива…

— Это как понимать? Таскать за собой незнакомого человека — это инициатива сомнительная…

— А я уже познакомился с ним и верю, что Иван Недоля поможет нам разоблачить организаторов провокаций за Збручем. Думаю, вам следует поговорить с ним…

— Хорошо. Пока приготовят ужин, точнее, завтрак, поговорим.

Беседа длилась почти до рассвета. Незамысловатый рассказ Недоли дополнил собранные по крупицам сведения из показаний агентов абвера. Когда перебежчик упомянул начальника кордона Болеслава Щепановского, Шумилов разыскал среди документов измятую бумажку и показал ему.

— Это не вы писали?

Тот долго рассматривал полустершиеся буквы.

— Я не писал. Похоже на руку Болеслава… Да, это он писал…

Так, наконец, было установлено имя «друга-пшиятеля», перебросившего в феврале предупреждение о переходе советской границы шпионом.

Ранним утром Кузнецов с Байдой и его спутником выехали в Лугины.

Тогда же возвратились на заставу и парные наряды поисковой группы, так и не обнаружив следов нарушителя.

Как позже выяснилось, Кравецкий, он же по документам рабочий Казатинского железнодорожного депо Василий Федорович Буц, действовал осмотрительнее своих друзей по шпионской школе. Натолкнувшись на пограничника, он под проливным дождем бежал по направлению к Варваровке, а потом свернул севернее и скрылся в густых зарослях на глухом разъезде. Пропустив рабочий поезд, а потом и товарный, следовавшие в сторону Коростеня, он уже поздней ночью на ходу вскочил на тормозную площадку грузового состава и к утру был на станции Коростень-Сортировочная. В простом поношенном костюме, с деревянным чемоданчиком-самоделкой, Буц не привлекал к себе внимания суетившихся по путям железнодорожников, свободно бродил между составами, выбирая нужное ему направление. В последующие дни он посетил Овруч, Житомир, Фастов и другие узловые пункты. Вояж этот по плану Шмитца предполагалось совершить после встречи с резидентом и с его помощью, чтобы на местах проверить донесение польской разведки о стратегических сооружениях вдоль южной части западной границы. И если бы не встреча на Збруче с Великжановым, так бы он и сделал. Пришлось встречу с главным диспетчером Ярченко оставить на последний день перед возвращением.

«Черт бы побрал эту двуйку!» — ругался в душе Кравецкий, утомленный переездами, недосыпанием, случайным питанием в станционных буфетах и нервным напряжением. Он знал, что в Советской стране с уважением относятся к рабочему человеку, но мысли о чекистах все-таки тревожили его душу. «Никаких военных сооружений нигде не видно. Каменные карьеры, жилые дома… И разговоров о войне не приходилось слышать. Выдумывают польские разведчики, чтобы побольше получить денег от своих хозяев. — А что? Разве я не смог бы сочинить что-нибудь о военных заводах или о большевистской „линии Мажино“? Кто проверит? — Поразмыслив немного, возразил сам себе: — Проверят, сволочи. Где-то здесь, наверное, болтается и Брауниц. А такие служат абверу не за деньги…»

С такими не очень приятными размышлениями на седьмой день после перехода границы Кравецкий подъезжал к Раздорожью. Прибыл поезд на вокзал перед вечером, но он не спешил. Сдал в камеру хранения чемоданчик и стал бродить по вокзальным помещениям, как бродит человек в ожидании нужного ему поезда. Мельком видел главного диспетчера, но в кабинет к нему не рискнул заходить.

Лениво прохаживаясь по перрону, зевая, — он действительно хотел спать и уже мысленно представлял, как завтра отоспится за все ночи, — но в то же время внимательно следил за кабинетом главного диспетчера. И когда тот в конце рабочего дня направился домой, последовал за ним через центр города к окраине.

Все складывалось очень удачно. Видимо, на границе успокоились, хотя это маловероятно, однако первый пыл поисков миновал.

В глухой улочке Кравецкий приблизился к резиденту и тихо, но внятно произнес пароль…

— Вы с ума сошли, молодой человек! крикнул тот. — Следуйте за мной.

И он начал петлять глухими переулками, пока с наступлением темноты не остановился за городком в густом кустарнике. Здесь они просидели около часа. Должно быть, резидент предупредил, что поиск продолжается, и посоветовал немедленно пробираться на север, в лесистые места, где легче проскочить границу. В ту же ночь нарушитель выехал в Казатин, где встретился с Коперко, адрес которого дал ему Ярченко, а оттуда — на Коростень — Овруч. Сойдя за Овручем на небольшой станции в лесу, Кравецкий облегченно вздохнул. Кажется, пронесло… Граница, почитай, рядом… Не мешкая, углубился в старый лес, который, он знал, тянется почти до самой границы. Здесь, наконец, можно отдохнуть, собраться с силами, продумать дальнейший план действий…

После похорон, поздно вечером, Кузнецов в присутствии Вайды и Симона Голоты беседовал с перебежчиками. Они снова попросились оставить их здесь, в колхозе. Голота горячо поддержал просьбу.

— Мы их знаем. До революции жили одним миром, вместе против панов боролись, вместе батрачили напомещичьих землях. А Ваню, сироту, прошу оставить у меня, за сына будет…