Канашкин В. Азъ-Есмь - Неизвестно

На свою родословную Пушкин взглянул как на «историю дома, то есть историю отечества», сопряженную с развивающимся народным духовным опытом. Работая после «Бориса Годунова» над автобиографическими заметками, он проследил собственное генеалогическое древо на столетия назад не ради аристократического самоутверждения, а стремясь осознать прочность своих корней в родной почве, в самом народном бытии. Его заветное: «Мой предок мышцей бранной святому Невскому служил» выразило гордость подлинного патриота, неотделимого от народного «права», от самого нравственного стержня народного характера.

Лично для поэта носителем фундаментально-преемственных человеческих качеств, на которых зиждутся сами основы жизни, стал Петр I. Нашедший воплощение в произведениях Пушкина в эволюционирующем контексте, характер Петра хронологически прошел через его автобиографические записи 1821 года, стихотворный отрывок «Как жениться задумал царский арап» (1824), «Стансы» (1828), роман «Арап Петра Великого» (1827-1830), поэму «Полтава» (1828), «Мою родословную» (1830), петербургскую повесть «Медный всадник» (1833), «Родословную моего героя» (1836), «Историю Петра I» (1827-1837), заключив в себе самые сокровенные представления автора о духовных силах нации и ее возможностях. Можно сказать, что пушкинский Петр - это совершенно «открытая» стихия русского национального характера, отразившая потенциал народного самосознания, неподвластного случайным влияниям времени...

Советское литературоведение длительное время рассматривало тему Петра у Пушкина как компромиссную, исполненную «инстинкта самосохранения». В одной из работ, например, говорилось: «В пушкинской поэзии шовинистическая и царистская нота звучит достаточно ясно... Героический царизм в «Полтаве» и «Медном всаднике» совершенно искренен... Пушкин действительно, а не на словах только, «в надежде славы и добра глядел вперед без боязни» и уподоблял Николая Петру Великому... Во всем этом сказывался живой инстинкт самосохранения той социальной группы, к которой принадлежал Пушкин» (16).

«Героический царизм», «шовинистическая нота»... В.В. Ермилов в работе «Наш Пушкин» легко опрокинул это вульгарно-социологическое построение и, поставив в центр наблюдений Поэта и Эпоху, назвал все связанное в творчестве Пушкина с образом Петра «поэзией русской государственности» (17). Суждение было принято и, послужив теоретическим обоснованием патриотизма поэта, вошло в исследования Д.Д. Благого, С.М. Бонди, Ю.Г. Оксмана, И.Л. Фейнберга и других. «Пушкин славит государственность, одним из создателей которой был Петр, выделяя роль и значение этой государственности» (18), - пишет в монографии «Пушкин» И. М. Тойбин. «Петр выступает как исторический характер, оцененный Пушкиным с позиции государственных интересов» (19), - читаем в книге Н. Н. Воробьевой.

Однако идея государственности - не более чем «половина» «проблемы Петра». Вторая же половина, заключавшая в себе идею народности и народного характера, авторами даже не называется и остается фактически тем «труднодоступным» материком, в распознании которого подавляющее большинство исследователей - вот уже сколько лет - методично обнаруживают поразительное сочетание рвущейся вперед проницательности и осторожности. Как будто Белинский не говорил о том, что Пушкин показал «великого преобразователя России во всей народной простоте его приемов и обычаев». И как будто Достоевский не обозначил единственно верный путь познания пушкинского поэтического мира как «чрезвычайного явления русского духа» - его народность и народный характер: «Повсюду у Пушкина слышится вера в русский характер, вера в его духовную мощь, а коль вера, стало быть и надежда, великая надежда на русского человека... И никогда еще ни один русский писатель, ни прежде, ни после него, не соединялся так душевно и родственно с народом своим, как Пушкин».

Заметим: в трактовке Петра I - в том числе. В представлении поэта Петр оказался личностью, соединившей в себе самобытность развитого индивидуального сознания и народный взгляд на вещи, народную мудрость, питаемые опытом поколений. Государственное у него, выступившее элементом исторического прогресса, выросло из народного, а само народное, преломленное через его интеллект, выявило свои перспективные, наиболее человеческие стороны.

Прозорливый взгляд Пушкина проник в самое сокровенное во внутреннем мире Петра, в его духовно-нравственное ядро, где происходило «возникновение» русского человека. Петр предстал перед ним в виде такого национального жизнеспособного начала, которое как бы открыло поэту глаза на самого себя и на своих соотечественников, позволило ему жизнь отдельной личности сделать этапом биографии нации, народа.

В 30-е годы развитие пушкинской народной мысли полностью совпало с развитием всего творчества поэта, с эволюцией его художественного принципа, сформулированного Киреевским: «Пушкин - поэт действительности». Дневниковый вопрос: «Что скажет народ, умирающий с голода?», вошедший в «состав» этого принципа, оказался буквально краеугольным камнем теоретической, творческой и житейской практики Пушкина.

Наряду с темой Петра тема «простого народа», т.е. русского крестьянства, и образы «простых людей», т.е. русских крестьян, стали едва ли не единственной величиной, выступавшей в прояснении нравственного идеала Пушкина, в поддержку его глубоко выстраданных гуманистических представлений. В самом отношении поэта к «текущей словесности», явно несостоятельной без живых проявлений народной жизни, выразилась направленность его «уточненного» обстоятельствами художественно-аналитического взгляда. По-прежнему верный «судьбе человеческой, судьбе народной», Пушкин в изображении «действительных» типов на первый план выдвинул теперь вместе с национально-историческими чертами и социальные, обусловленные общественным местом и положением.

В «Истории села Горюхина» (1830) народной судьбы и народных характеров пока еще нет, но слово «бунт», заключившее черновой план произведения, создало их живые контуры. Эти контуры приобрели объемность и перспективу в «Дубровском» (1832), где крестьянский протест, вполне определившись, достиг широких масштабов и утвердил небывалую для своего времени мысль: человечность и «чувства добрые» кристаллизуются в противодействии победоносно-узаконенному злу, в борьбе с ним.

В «Истории Пугачева» (1834) и «Капитанской дочке» (1836) Пушкин четко разделил «черный народ» на холопов, типа Савельича, и «крещеную собственность», потрясавшую государство, типа Хлопуши. Первые, по выражению Л.Толстого, были «не людьми, а... так», вторые - доподлинными выразителями народного характера. «Взгляните на русского крестьянина, - писал поэт в «Путешествии из Москвы в Петербург», привлекая внимание к человеку второго плана, - есть ли и тень рабского уничижения в его поступи и речи? О его смелости и смышлености и говорить нечего. Переимчивость его известна. Проворство и ловкость удивительны... Никогда вы не встретите в нашем народе того, что французы называют «простофиля»; никогда не заметите в нем ни грубого удивления, ни невежественного презрения к чужому».

Эти высокие народные черты Пушкин в полной мере воплотил в Пугачеве, одном из тех «поэтических лиц» русской истории, о которых он писал в связи с Разиным еще в 1826 году. Опираясь не только на архивные документы, сохранившие следы крестьянской войны, но и на «мнение народное», запечатлевшее Пугачева в сказаниях, песнях и рассказах, поэт создал образ эпически величавый, овеянный атмосферой «устной памяти народа».

Как «натура» Пугачев, несомненно, в высшей степени импонировал гармонически ясной натуре Пушкина, и знаменитая формула поэта «русский бунт бессмысленный и беспощадный» выведена не столько из логики характера крестьянского предводителя, сколько из логики крестьянского движения, скованного круговой порукой разнородных прослоек и лишенного направляющей

силы. Однако глубоко «расположенный» к «лихому уряднику», поэт нигде не отступал от историзма, своего самого важного завоевания. «Что касается до тех мыслителей, которые негодуют на меня за то, что Пугачев представлен у меня Емелькой Пугачевым, а не байроновым Ларою, - писал он в связи с нападками на «Историю Пугачева» в «Сыне отечества», - то охотно отошлю их к г. Полевому, который, вероятно, за сходную цену возьмется идеализировать это лицо по самому последнему фасону».

Еще более естественно и полно Пугачев проявил себя как исторический народный характер в «Капитанской дочке». Значительный и в то же время предельно простой, неотделимый от массы, он заключал в себе такие чисто народные черты, как добродушие, простосердечие, внутреннюю основательность, позволявшие ему выступить в роли устроителя человеческого счастья. Объективно Пугачев в повести составил целый народно-поэтический мир - с богатством связей, бытовой содержательностью и устойчивой духовностью, перспективной в своей глубине.