Ультиматум - Гюнтер Штайн

Руст и Жорж бросились бежать к домам. Деревенская околица уже находилась под обстрелом. Пригнувшись, они пересекли улицу, перемахнули через несколько заборов. Совсем рядом рвались снаряды, пламя охватывало дома. С шипением перед ними обрушилась в снег горящая балка. Где-то раздался крик.

Жорж подбежал к воротам какого-то сарая и втащил туда за собой Руста. Тяжело дыша, они прислонились изнутри к воротам. Вдруг из темноты до них донесся такой знакомый голос: «…Наш фронт никогда не дрогнет. Он найдет в себе достаточно сил для того, чтобы, несмотря на тяжелые дни… То, что этот колоссальный, потрясающий мир процесс сопровождается муками и болью, соответствует вечному закону провидения…»

Оба сразу же узнали голос Гитлера.

— Идиот! — Жорж со злостью плюнул. — Сегодня в твое провидение мы внесем кое-какую поправку!

Радиоприемник свалился, и голос фюрера пропал.

Постепенно грохот сражения переместился на другую окраину деревни.

— Скоро все будет позади, — сказал Руст.

Жорж в ответ пробормотал что-то неразборчивое. Ему было не по себе, и он корил себя за то, что ввязался в эту авантюру.

Время, казалось, остановилось… Снаружи до них доносилось лишь потрескивание догоравшего дерева. Руст и Жорж приоткрыли ворота. Перед их глазами лежало умирающее село. Осторожно вышли на улицу и осмотрелись. Одно нажатие на спусковой крючок — и их песенка была бы спета.

Едва они отошли от ярко полыхавшего дома, как услышали громкий окрик по-русски:

— Стой! Руки вверх!

Бросив винтовки, Руст и Жорж подняли руки. На другой стороне улицы около грузовика с автоматами на изготовку стояли советские солдаты.

— Друг! Хорошо! Товарищ! — взволнованно воскликнул Руст. Он чувствовал облегчение и радость, но одновременно и страх перед неизвестностью, ожидавшей их.

— Товарищ! — подхватил Жорж. Лицо его, как всегда в затруднительных ситуациях, растянулось в улыбку, словно ему очень хотелось смеяться.

Ночной ветер доносил из степи запах пожарища до закопченной кузницы, в которой майор Ахвледиани, сменяемый иногда капитаном Лавровым, уже несколько часов подряд допрашивал пленных.

Ахвледиани был раздражен. В ходе боев было взято слишком много пленных. Дело, казалось бы, само по себе хорошее, но для него теперь начались бессонные ночи. Эти солдаты были очень нужным материалом, с которым противник не мог уже ничего сделать, зато он, майор, командиры дивизий, командующие армиями и даже целыми фронтами могли извлечь из пленных кое-какую пользу, особенно если благодаря их показаниям удавалось выяснить планы противника. Но бои 4 февраля нанесли немалый ущерб дивизии, погибло много хороших друзей и товарищей, поэтому майор и был раздражен.

Он пытался сдержаться, чтобы не накричать на этих солдат в серой форме, которые бесконечной цепочкой медленно тянулись мимо него. Однако, не сдержавшись, он все же накричал на них. Ведь каждый из идущих в этой колонне еще несколько часов назад стрелял, подносил снаряды, целился, пускал ракеты, метал гранаты, короче говоря, наносил урон советским частям.

Мрачно смотрел Ахвледиани вслед колонне пленных. Он подержал свои закоченевшие руки над горячим горном, пока Лавров отдавал адъютанту необходимые распоряжения относительно составления сводки в штаб дивизии.

— Нашли что-нибудь подходящее для себя, для вашей работы? — спросил Ахвледиани Тельгена, который, собрав свои записи, направился к двери.

— Кое-что, товарищ майор! Сейчас разберусь и составлю рапорт для уполномоченного по армии. Я буду у ординарцев!

Ахвледиани взглянул на часы:

— Через полтора часа уходит курьерская почта.

— Я еще успею, — ответил Тельген, стоя уже в дверях.

Майор знал, что Тельген справится с заданием менее чем за час. Если бы так же быстро работали и остальные восемь помощников, то все трое уполномоченных по армии и уполномоченный Национального комитета «Свободная Германия» могли быть довольны.

Ахвледиани снял самовар и отыскал свою кружку. Чай был чуть теплым. «Неплохо было бы подкрепиться», — подумал он невольно, но никак не мог вспомнить, куда положил хлеб и сало. Лавров, укрывшись шинелью, уже спал на скамье.

Спать… Майор потянулся и потер ладонями лицо. Опустившись на шаткий табурет у верстака, он вытащил бумагу, карандаш и сводки, поступившие из штаба дивизии в течение последних часов. Он внимательно читал сводку за сводкой, сравнивал данные с показаниями пленных, записанными для себя, и делал пометки, которые пригодятся для пропагандистской работы немецких товарищей-антифашистов.

Он был уверен, что Тельген с такой же, как и он сам, скрупулезностью выверяет все данные, полученные от пленных, интересуется настроением людей, степенью их информированности, их надеждами, зная по собственному опыту, как необходима при этом поддержка со стороны. Тельген выработал в себе завидную способность к обобщению отдельных высказываний, правда, часто допускал ошибки в текстах радиопередач, считая, что его земляки располагают такой же информацией о положении своих войск, какой располагал он сам, находясь на участке 2-го Украинского фронта. Иногда от его внимания ускользали, казалось бы, простые и очевидные факты, аргументировать которыми зачастую было намного труднее, чем призывать к благоразумию и совести немцев.

Ахвледиани был настолько погружен в свою работу, что не расслышал, как заскрипел снег под ногами двоих мужчин.

— Лейтенант Хахт из Союза немецких офицеров по вашему распоряжению прибыл!

Ахвледиани с удивлением разглядывал молодого человека, отдававшего ему честь. Он не сразу вспомнил о приказе собрать всех немецких антифашистов вместе. В ближайшие дни ожидалось прибытие делегации руководящих членов Национального комитета «Свободная Германия», который по указанию Главного политического управления Советской Армии и генерал-полковника Щербакова должен был осуществлять руководство деятельностью немецких антифашистов на фронте.

На прибытие немецкого офицера, однако, Ахвледиани не рассчитывал. Этот лейтенант, если сравнить с сопровождавшим его советским капитаном, имел такой независимо-властный вид, что у Ахвледиани из-за инстинктивного отвращения невольно вырвался вопрос о том, как прошла поездка и не слишком ли холодно было в пути.

Хахт пропустил иронию мимо ушей.

— О нет, господин майор, мне дали прекрасный тулуп. — И, словно находясь у себя дома, он снял офицерский тулуп и повесил его на гвоздь. — Вот только ноги замерзли…

Ахвледиани слегка наклонился к нему. Ноги светловолосого немца были обуты в потрепанные, но начищенные до блеска офицерские сапоги с высокими голенищами. Форма также выглядела аккуратной, хотя была несколько заношена.

— Разве у вас нет валенок?

— Нет! — послышался почти обиженный ответ.

— Я одолжу вам на первое время свою пару. У меня их две.

— Буду весьма признателен господину майору.

— Обедать будете всегда здесь, — продолжал Ахвледиани после того, как капитан вышел. — Я имею в виду, когда мы не будем в разъезде.

— Прекрасно. — Хахт предложил майору сигарету, дал ему огня и, опустившись на перевернутый ящик, прислонился спиной к теплому горну.

Майор внимательно рассматривал его. Погоны лейтенанта сверкали, а на груди вместе с другими наградами красовался Железный крест. Черно-бело-красная повязка на рукаве с надписью «Свободная Германия» как-то совсем не шла к этой форме. На какой-то момент майор почувствовал себя неудобно и пожалел, что принял от лейтенанта сигарету.

Хахт догадывался, что майор ему, видимо, не доверяет, но это его не шокировало. Он и не рассчитывал, что его примут здесь с распростертыми объятиями. Кроме того, это недоверие майора он относил не столько к своей личности, сколько к своему чину. Русские, он понял это за последние месяцы плена, по своему горькому опыту обязаны были так относиться к немецким офицерам. В лагере для военнопленных ему самому приходилось наблюдать, как страшно обижались офицеры, когда лагерное начальство путало их фамилии и делало из Паулюса Саулюса, но он видел, как эти офицеры издевались над теми, кто решил начать борьбу против гитлеровского фашизма.

Именно поэтому на вопрос майора о причинах, приведших его в ряды Союза немецких офицеров, он ответил прямо:

— Убеждение, что против гитлеровской клики необходимо бороться. Я происхожу из старого офицерского рода. Мой отец… — Хахт запнулся: стоит ли майору рассказывать, по каким причинам его отец стал противником Гитлера? Однажды на допросе его уже обвинили в дешевой попытке выдать себя за сына «антифашиста». К тому же позицию Конрада фон Хахта здесь доказать совершенно невозможно.

Ахвледиани насторожился. Старый офицерский род?