Век - Фред Стюарт

Подойдя ко входу, молодой человек позвонил в колокольчик и ждал, с любопытством заглядывая в выложенное стеклянными ромбиками окошко в двери.

Виктору открыл молодой толстяк с прыщавым лицом.

— Ты наш новый постоялец? — спросил он по-итальянски. — Я Джанни Диффата, сын доктора. Единственный сын. И достаточно взрослый — мой старик уже и не пытается приглядывать за мной. — Толстяк хихикнул.

Пожав ему руку, Виктор оглядел темный вестибюль. Даже если бы это помещение не пропахло соусом к спагетти, то и тогда нетрудно было бы догадаться, что владелец дома — итальянец.

Одну из стен, оклеенных красно-белыми обоями, украшали огромный портрет Виктора Эммануила II (над ним были укреплены два итальянских флажка), портреты Гарибальди и Верди, висевшие вплотную к большому пейзажу, изображавшему Неапольский залив; в углу под лестницей на высокой подставке стоял бюст Данте.

— Старик тебя ждет, — сказал Джанни, провожая Виктора в гостиную.

Расположенная внутри башни, эта большая круглая комната была полна пальм и массивной мебели, на фоне кружевных занавесей возвышалась большая мраморная статуя обнаженной девушки, застенчиво закрывавшей руками в ямочках грудь и библейское место.

— Почему ты решил поселиться у нас? — задал вопрос Джанни, обходя покрытый ажурной скатертью круглый столик на ножке в виде лапы, заставленный семейными фотографиями. На нем также стояла слащавая статуэтка, изображавшая мальчика, который проливал слезы над своей погибшей собакой. — Старик сказал, что ты живешь на Пятой авеню, где полным-полно миллионеров.

— На Медисон-авеню. Будем считать, что я соскучился по Италии.

— По землякам, да? — Джанни ухмыльнулся и хлопнул Виктора по спине: — Отлично! А у тебя есть девчонка? Моя может привести подружку — настоящую красотку, бьюсь об заклад, ты ей понравишься. Но она не позволит тебе даже поцелуя, воспитывалась в монастыре. Если хочешь большего, то я знаю несколько еврейских девушек в Вильямсбурге, они-то ради гроша никому не откажут. Эти чертовы кайки[19] заполонили весь Вильямсбург.

— Ты, видно, недолюбливаешь евреев?

— Недолюбливаю? Да я их ненавижу!

Джанни провел Виктора через неосвещенную столовую в большую белую кухню, где полная женщина в фартуке мешала что-то в большом горшке, стоявшем на топившейся углем плите.

— Миссис Лукарелли, познакомьтесь, пожалуйста, с нашим новым постояльцем. Это наша экономка. Она заботится о нас с отцом с тех пор, как умерла мама. Миссис Лукарелли сказочно вкусно готовит. Относись к ней хорошо и станешь таким же толстым, как мы все.

Миссис Лукарелли вытерла руки передником, пожала руку Виктору и, лучезарно улыбаясь, сказала: «Добро пожаловать!», после чего Джанни повел молодого сицилийца к задней двери, откуда деревянная лестница вела в цокольный этаж.

— Мой старик у себя в кабинете. По воскресеньям у него выходной, но зоб миссис Джамбелли не может ждать. А на вызовы он отправляется только в экстренных случаях… Ты учишься в колледже?

— Я ходил в вечернюю школу. А ты как?

— А меня на семестр выставили из Нью-Йоркского университета, когда застали с одной малышкой у меня в комнате. Мой старик чуть не удавил меня… Береги голову, здесь балка.

Они спустились по лестнице в бетонный подвал, Джанни подвел Виктора к двери и сказал:

— Подожди здесь, посмотрю, ушла ли миссис Джамбелли.

На мгновение он скрылся за дверью, потом появился вновь и поманил Виктора. Тот вошел в кабинет доктора Диффаты — просторное, хорошо освещенное помещение с отдельным выходом на улицу. В углу весело покачивал костями скелет. Там были еще высокие медицинские шкафы, наполненные диковинными бутылочками, таблица для определения остроты зрения с красивыми готическими буквами, большая белая ширма и, наконец, огромное черное бюро, за которым на вращающемся стуле восседал доктор Диффата. Это был громадный толстяк, несколько его подбородков каскадом переваливались через стоячий воротничок. Доктор с трудом поднялся и пожал Виктору руку.

— Добро пожаловать в мой дом, — произнес он на ломаном английском. — У вас не было неприятностей? Я имею в виду, с отцом?

— Не очень большие.

— Хорошо, когда молодые покидают родное гнездо. А ты, Джанни, — доктор угрюмо взглянул на сына, — вместо учебы в колледже только и знаешь, что валяешься в постели, читаешь бульварные журнальчики и без конца мечтаешь о девушках. Эх, говори не говори, все без толку… — Он поднял руку, словно хотел шлепнуть Джанни, но тот, ухмыляясь, даже не попытался уклониться. — А ну-ка убирайся отсюда. Мне надо поговорить с Виктором. Садись, сынок.

Он подвинул Виктору стул, и тот сел. Джанни, уже у двери, подмигнул новому постояльцу:

— Если захочется вечером со мной в Вильямсбург, скажи.

С этими словами он вышел.

— У моего Джанни, — старый доктор тяжело вздохнул, — неплохая голова, но он не желает ею пользоваться. Одни девки на уме. В его возрасте я тоже думал о девчонках, как же без этого, но не забывал об учебе и работе… Видишь ли, Виктор, Джанни — одна из причин, по которой я рад принять тебя в свой дом. Английский у Джанни еще хуже моего, потому что здесь мы всегда говорим по-итальянски. Это плохо, понимаешь? Все мои пациенты итальянцы, мои друзья и друзья Джанни тоже… Плохо. Но вот появляешься ты, симпатичный молодой сицилиец из хорошей семьи с прекрасным, совсем без акцента английским, отличными манерами, трудяга… Ты сделаешь мне большое одолжение, если… как это говорится?.. покажешь пример Джанни, понимаешь? Научишь говорить по-английски так же хорошо, как говоришь сам, может быть, заставишь его интересоваться чем-то, кроме девчонок… Будь его мать жива, ей, наверное, удалось бы на него повлиять. Она была доброй женщиной, упокой Господь ее душу. У меня же нет времени заниматься Джанни, к тому же по-английски я говорю неважно. Ты выполнишь мою просьбу? В свободное время, разумеется.

— Я постараюсь, доктор.

Толстяк улыбнулся:

— Хорошо. Ты славный юноша, я рад видеть тебя в своем доме. — Он похлопал Виктора по руке. — Мы ужинаем в шесть. Уверен, еда тебе понравится. Что ж… Иди наверх, миссис Лукарелли покажет тебе твою комнату. Если тебе что-нибудь понадобится, дай мне только знать. О'кей?

Виктору отвели комнату на втором этаже со стороны фасада, чистую, без единого пятнышка, с великолепным видом из окна на реку и город. В комнате стояла латунная кровать под белым покрывалом, у стены — мраморный туалетный столик, над которым висело зеркало и фотография римского Колизея в рамке. Распаковав вещи, Виктор снял туфли, плюхнулся на кровать и уставился в потолок. Просьба доктора «стать примером» для Джанни, хотя и неожиданная, показалась молодому человеку интересной. Ему удалось сойти с «новой тропы», по крайней мере на время. Теперь он среди своих. Доктору Диффате, олуху Джанни и миссис Лукарелли было далеко до светских Декстеров, но, несмотря на все недостатки, это были друзья.

Какая ирония судьбы: после десяти лет жизни на положении «вопа» к нему наконец стали относиться как к образцу для подражания.

Глава 7

— У тебя, Виктор, как всегда, все сошлось до единого пенни. Если когда-нибудь будет иначе, значит, близок конец света.

Эти слова произнес Говард Кэнтрелл, старший кассир «Декстер-банка». Виктор уже закрыл свое окошечко и, по принятому в банке правилу, начал «снимать кассу», то есть подсчитывать наличность и чеки в ящике кассы, а также суммы, проставленные в квитанциях выдачи и приема денег; полученные цифры требовалось сопоставить с суммой наличности, имевшейся в кассе утром. В начале дня у Виктора было пять тысяч долларов. «Сняв кассу», Виктор отнес свой денежный ящик по мраморной лестнице в огромное помещение в подвальном этаже, где мистер Кэнтрелл обычно проверял его подсчет и запирал наличность на ночь. Мистер Кэнтрелл, добродушный человек за пятьдесят, с худым лицом, в толстых очках и с редкими волосами, работал на Декстера уже двадцать семь лет. Получая отличное, по банковским меркам, жалованье — семь тысяч долларов в год, он жил в хорошем доме в Челси на Манхэттене с женой и незамужней дочерью, в свободное время выращивал орхидеи и пел в местном церковном хоре. Кассирами обычно работают мужчины сухого бухгалтерского склада. Мистер Кэнтрелл был приятным исключением.

— Сегодня денег забирали больше, чем всегда, — сказал Виктор.

— Обычное дело в это время года. Незадолго до Пасхи люди начинают чувствовать потребность потратить деньги и покупают что-нибудь для дома, новую шляпку для жены, короче, это нормально, особенно после такой холодной зимы, как нынешняя. Кстати, мистер Декстер просил тебя заглянуть к нему перед уходом.

— Спасибо.

Виктор пожелал мистеру Кэнтреллу всего хорошего и поднялся по лестнице на первый этаж. Основу клиентуры частного «Декстер-банка», заведения консервативного, гордившегося своей исключительностью, составляли представители тесного мирка старых нью-йоркских семейств, которые вели с ним дела многие годы. Виктор считал детище Огастеса слишком консервативным, потому что с тех пор, как Нью-Йорк буквально взорвался энергией и напором миллионов иммигрантов, банк упускал огромные возможности увеличить клиентуру. Но, поскольку Виктор был всего лишь кассиром, никто не интересовался его мнением. Однако, молодой человек решил обязательно довести его до сведения руководства банка.