Живая вода - Владимир Николаевич Крупин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— С тобой, лешим, никаких нервов не хватит.
Кирпиков надменно пожал плечами. Он выстоял, не ввязался в ссору и уважал себя. «А будет еще орать, решил он, — уйду еще дальше».
Настала ночь. Оба не спали. Варваре казалось, что муж спалит дом, а сам пересидит в яме. Или что он будет вылезать и она сойдет с ума. Он-то уже сошел. Это было ясно. Хорошо хоть не буйный. И как она, дура, с ним, паразитом, связалась.
Варваре казалась загубленной своя жизнь. А ведь какие ребята к ней подходили, Витя, Коля, а она, дура, дураку поверила. Да неужели бы кто-то из них, Витя или Коля, полез в подполье? Варвара даже засмеялась.
Внизу Кирпиков насторожился. Слезу, ругань — все можно вынести, но смех? Сама с собой? Как бы чего не случилось. Нет, замолчала. Не дает ни о чем думать, поспать даже нельзя. Кирпиков слышал, что кто-то шебаршится, полез рукой, притихло. «И без меня так, — думал он, — кто-то здесь живет, а кто, не знаю. А я помешал. Всем мешаю. Нет, шуршит. Наверно, сверчок. Буду терпеть. Говорят, они по сто лет живут. Пусть живет: хлеба не просит. И всегда будет скрестись. Этот дом сгниет — в другой перейдет. Сделает норку, натаскает еды и засвиристит. Вот и смысл».
Ближе к полночи, когда через станцию пролетел скорый номер первый, Варвара решила пойти за помощью. Она крикнула: «Не спишь?.. Считаю до трех, не вылезешь — пойду за народом. Силком выволокут… Раз… два… два… с половиной… три!» Пошла и хлопнула дверью.
«Ружье-то забыл, — подумал Кирпиков, — ну, может, напрямую не пойдут, а осаду выдержу — питание есть. А то подкоп начну рыть. Да она и не ушла, стоит за порогом».
Точно — не ушла. Решила все перепробовать. Вернулась, легла и стала тяжело дышать, потом пристанывать. Она знала, что сердце у мужа не ледышка, вон как он суетился вокруг нее, когда ей стало плохо, когда бутылки чихвостил. Пять минут, не больше, стонала она, и муж подал голос:
— Чего?
— Плохо.
— Мать!
— Чего?
— Нельзя мне вылезать, поклялся.
— Дак и оставайся, меня и без тебя закопают.
— Ведь притворяешься, чтоб вытянуть.
— Вылезь, Саня, не срамись.
— Мать, я не вылезу. Я записал, что я умер, так и считай. Я первый об этом сказал.
— Мне и воды некому додать.
— Ты где лежишь? Около печки?
— Да.
— Так вода-то рядом.
— Ой, леший, — сказала Варвара. — Зачем полез?
Кирпиков стал спокойно объяснять:
— Я вначале хотел лечь на заморозку. Написал бы заявку и лег. Только ты ж знаешь Дуську, тем более она связалась с этим пришлым, погреба у нас нет, у нее. Она ж задавится от жадности. Я бы и свой выстроил, получше, но где летом лед взять? Поэтому я и залез. Дошло? Конечно, здесь хуже, не сразу отойду.
Варвара включила все лампочки в доме. Навалила на крышку подполья много тяжестей. Еле высидела до утра.
Утром она поглядела на счетчик. Первая ночь стоила ей пяти киловатт электроэнергии и остатков терпения. Нет, всему положен предел. Еще одну попытку, утреннюю, предприняла Варвара.
— Отец!.. Саня!.. Слышь, чего говорю?.. (Молчание.) Слышь? Пойду в милицию звонить.
— За что?
— Там объяснят за что. Вложат ума-то. Я пошла.
Она протопала над его головой.
Нет, не так, далеко не так представлял он одиночество. Ну что за народ? Радовалась бы — мужик дома, картошку перебирает, нет, надо ей милицию. Он крикнул:
— Радовалась бы! (Молчание.) Иди, иди! (Молчание.) О тебе же думаю!
— Нечего обо мне думать.
Не ушла.
— Я должен думать над смыслом жизни!
— Да ведь думал уже! Когда весной-то прихватило. Вот досидишься, опять схватит.
— Весной я ни до чего не додумался.
— А чего тебе здесь-то не думалось? В погребе два дня сидел.
— В погребе я хотел на заморозку. Повторяю. Заморозка на сто лет. Чтоб рассказать в точности от очевидца.
— Тьфу!
— Не тьфу! Я должен записать, чтоб стали жить хорошо, не пили бы, не обижали друг друга. Я напишу призыв к мужикам, ночью вылезу, налеплю у пивной. Может, опомнятся. А еще…
— Сказать кому, как с мужиком говорю, не поверят. Ты вылезешь?
— Варя, я должен понять, зачем я жил.
— Живешь — и живи. Я вот живу, и все.
— Женщинам легче. Раз родила, значит, оправдана…
Голос Кирпикова размеренно и глухо доносился из-под земли. Он вещал безадресно, вообще, и Варвара подумала: да есть ли там мужик-то?
— Сань?!
— …Ты оправдана, дети — твоя заслуга.
Варвара вдруг горестно сказала:
— Спасибо, оправдана. Дети оправдали. А вот хоть осуждай, не осуждай, типун мне на язык, все одно согрешила, одно к одному, думаю иногда, грешница, лучше бы их не было. — Она помолчала. — Нам, Сань, тяжело, а им будет еще тяжелей. И больше, ты меня на куски режь, ничего не скажу. Сгорю, головешкой буду лежать.
— Почему это им тяжелей? Я думаю, обратно. — Кирпиков сказал это торопливо, чтоб отвлечь Варвару. — На-ко! С чего это им тяжелей? Ма-ать?!
И оба долго молчали.
— А болезни? — все-таки откликнулась Варвара. — Нервы, да давление, да сердечные, голова болит, сейчас молодые-то все гнилушки.
— А что, раньше болезней не было? Все заразы побеждены: оспа, малярия, тиф. А нервы, мать, это только у тебя, ты все близко к сердцу принимаешь, а молодым на все наплевать. Попробуй невестку расстроить — она тебе вперед глаза выцарапает, от семи собак отлается. Это мы последние такие жалостливые. Ну, Машка еще. Да и ее, — горько сказал Кирпиков, — могут по-своему поворотить.
Спустя некоторое время Варвара задала все тот же вопрос:
