Живая вода - Владимир Николаевич Крупин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ты уж очень-то тоже чересчур.
— А уж чересчур не чересчур — толку не дам. Мебель эта в голову вступила — ведь она переживет березу. Значит, надо все перевести в вещи. Лен сгнил бы на корню, а, смотри, рубаху, если не побрезгуют, могут и сын, и внук носить. Надо и мне во что-то перейти.
— В любом случае станем частью природы.
— Я весь запутался, — признался Кирпиков, — и, кажется, то ли рехнусь, то ли пойму. Как башкой о забор. И не прошибешь, и щели нет. Вот меня бы и Машка Колькина научила. Я не смеюсь. Она рассуждает — о! В ее годы я с четверть ее не знал. А что ж дальше? Она с такой скоростью дальше. И до чего дойдет?
— До чего-нибудь дойдет.
— А вот в книжке написано — запустят ракету, она с год полетает, а вернутся сюда — здесь уже сто лет прошло. А год я бы спокойно полетал.
— Нас уж не возьмут, — засмеялся лесничий.
— И чего Колька думает, шел бы туда…
— Здравствуйте!
Перед ними стояла Дуся. В руках она держала кастрюльки. Кормила Делярова, принесла пустую посуду.
— Хорошо на холодочке?
— Как не хорошо! — простодушно согласились оба.
Дуся отнесла кастрюльки домой. В другое время она погнала бы от своего погреба, только бы пыль полетела, но сегодня состоялся значительный разговор с Деляровым. Лариса ушла на работу, и они посидели вдвоем. Деляров сегодня сказал: «Я избегаю нервных потрясений, а также соц-накоплений, — он хлопнул по животу, — а она все со срыва, со срыва и все мучное и сладкое. А также пиво. Это же вредительство. А почечные лоханки? Она о них думает?» Дуся интуитивно не стала ругать Ларису. Важнее было укрепить родство душ. «Я тоже зря не расстраиваюсь. Увижу, народ толпится, сразу не бегу, сначала узнаю, может, что дают, а может, кого убили». Еще немного поговорили. «Что назавтра?» — ласково спросила Дуся. «Что хотите, я вам верю». Сговорились на разгрузочном дне. Дуся отскребала кастрюльки и думала, что все-таки забьет Ларису. И будет у нее муж. Работник. Ежемесячная пенсия. Огурцы будет к поезду носить. У мужчин лучше покупают.
Вдруг Дуся подхватилась, побежала во двор. Ну точно — дверь в погреб нараспашку. Дуся успела застать фразу лесничего: «Говоришь, позднее понимание. И то слава богу, а если вообще без понимания?»
— Да при этой жаре, — закричала Дуся, — вы у меня погреб в два счета выстудите, тьфу, вытопите! Весь холод выйдет. Некому за меня заступиться. Вы ведь не продукты, зачем вам охлаждаться, а захотите, чтоб молоко не скисло, и некуда поставить…
Уж и погреб закрыла, уже и собеседники ушли, а она все продолжала разоряться, то ли действительно была рассержена, то ли просто щекотала голосовые связки.
Говорили же Кирпиков и Смышляев вот о чем. «Мне с ними со всеми противно, не о чем говорить. К чему? Я, конечно, попробую воспитывать, ведь надо». — «Ничего не выйдет», — сказал лесничий. «Почему?» — «Если кто-то чего-то понимает, то только сам», — сказал лесничий. И добавил, что хорошо, что хотя бы позднее понимание, а то чаще всего срок дотягивают вообще без понимания. Тут как раз и вышла Дуся.
На розвертях простились. Кирпиков помочь в лесу не обещался. «Мне простительно: я этих пожаров перетушил — массу!» — «Конечно, сиди, годы не те». — «Во-от. Только и осталось сидеть да смотреть. И ты перестань скакать, иди на пенсию». — «Да если питомник нарушится, мне хоть в петлю». — «Все равно ведь вырубят». — «Для этого и растет», — отвечал лесничий.
— Заходи, — позвал он на прощанье, — я в зимогорах у Пашки Одегова.
10
Раньше или позже, но все понимают простую истину: надо делать добро. Лучше, конечно, понять ее раньше, а то желание делать добро появится, а сил не будет, что толку из бездельного желания. Есть оговорка: деньги. Скопившие их на обманах и спекуляциях к старости сентиментальны и легки на мелкие подачки. Купцы поступали размашистей — бухали состояние на церковь, спасались верой. Но денег у Кирпикова и в заводе не было, да и куда бы он их бухнул. Но сделать доброе дело хотелось. Он решил обойти поселок, ему будет не стыдно поучать — уж теперь-то безупречен. Побрился, бриться было легко, лицо гладкое, надел чистую рубаху и к вечеру отправился.
— Жених! — приветствовал его Деляров.
К нему первому зашел Кирпиков. Держался Деляров надменно, как восточный мужчина. Да, что ни говори, как ни воспевай облагораживающую силу любви, есть у нее и другая сторона. Вот пример — Делярова полюбили. По всем правилам он должен стремиться стать достойным любви, а он? Опустился, стал хуже ленивого кота, в голосе зазвучала руководящая нотка. Даже не встал с лежанки.
— Что ж это, дорогуша, твоя картошечка не растет? На объективные причины спишем? А питаться будем твоими оправданиями? Хе-хе. Если бы мои женщины не поливали…
— Хе-хе, — ответил Кирпиков.
— Бутылочку допить пришел? — продолжал Деляров.
— Подавись, — ответил Кирпиков и, легко вспоминая, как его честила Варвара, отделал Делярова как по печатанному. — Запейся ты этой заразой, захлебнись и пропади с ней вместе пропадом. Ты где был в войну?
И Деляров встал и поправил подтяжки.
— Этого питья, знаешь, сколько в моей жизни было? — сказал Кирпиков. — Было его хоть пей, хоть лей, хоть окачивайся. Подзывают — стакан в зубы. И я радовался. И что? И дошел, что засыпал и просыпаться не хотелось. Теперь ты горюешь, что меня за стакан не унизишь, а хотелось бы, а? Но я по твоему носу вижу, что ты всю жизнь пил. Но кончик вылез. И ты скажи — пил? Тайком.
— Пил, — сознался Деляров.
— Чем еще занимался? Стучал? Закладывал? — Сердце Кирпикова зачастило, и он стал глубоко дышать и, как уже приучился за эту весну, тереть левый бок левой рукой. Нет, не годился он в обличители.
Когда Деляров остался один, ему показалось, что о нем что-то знают и что Кирпиков приходил намекнуть. Но о чем? Он стал вспоминать свою жизнь. Был он в этой жизни исполнителем чужой воли, а если делал подлость, то разрешенную, подлость эта прощалась, а прощение он всегда отрабатывал усердием. Не за что, не за что ему бояться.
Он слег.
Огородами Кирпиков прошел к Афанасьевым. Действительно, у Делярова всходы были получше, видно, и вправду
