Искатель. 2014. Выпуск №1 - Анатолий Галкин

Генрих стряхнул с себя тяжелую пыль города и вышел к травам. Как он и предполагал, окраину распирало от зноя. Жители городка попрятались; он на секунду представил утомленный жарой облик профессора Эйхенбаума, который должен встречать его. Увидел даже капли пота, бисером выступившие на лбу.

Белый костюм махнул рукой. Маленький профессор был единственным живым человеком на улице. Он сидел во все еще душной тени, под навесом маленького кафе. Высокий лоб покрывала парусиновая шляпа. Благодушный старичок Эйхенбаум обрадовался ему, как сыну, протянув морщинистые, в коричневых пятнах руки.

Генрих тяжело опустился в плетеное кресло, заказал ром. Услужливый официант принес и тут же скрылся. Генриху не хотелось спрашивать про свиток. Он чувствовал, как устал. Кашлянув, профессор заговорил первым:

— Мы ничего не трогали, оставили все как есть.

Генрих глотнул.

— Отлично.

Он увидит это завтра… А сегодня…

Ему снился город-муравейник. Сквозь слепые окна пробивался неяркий свет. Но вот огромная полоса закрыла небо. Она росла, росла, и вот, из самой середины черной тучи осколками посыпались оранжевые блики, бирюзовые, пурпурные. Они заслоняли собой пространство, заползали в окна, дома, ноздри, рты спящих.

Генрих очнулся. Внезапно он понял, что любит весь мир. Белесый сумрак за окном, начало нового дня. Анну.

Это чувство не покинуло его, когда они с профессором вместе спустились в мрачную пещеру, подземелье базилики, плавно переходящее в катакомбы полуразрушенной больницы.

Оказавшись внутри, профессор включил фонарик. Он высветил углы, тяжелые низкие своды. Некоторые каменные плиты были перевернуты. Бесценная рукопись лежала на полу. Генрих осторожно приподнял пергамент. Да, это, несомненно, Леонардо. Его четкий загадочный почерк, иероглифы слегка едут вниз, будто по наклонной. Он сразу понял, что шрифт простой. День-два работы, и он раскроет тайну свитка.

Он опустил взгляд. Манускрипт был весь испещрен чертежами. Он такого еще не видел. На первый взгляд устройство напоминало скафандр, подобные красовались на других рисунках гения, испещренных сангиной. Внимательно вглядевшись, Генрих понял, что тяжелый каркас представлял собой сплетения железных волокон, имитирующих человеческие мышцы. Как будто знаменитый витрувианский человек вдруг опустил веками расставленные, застывшие в божественной геометрии руки и ноги.

Вместо головы был шлем, передняя стенка которого являлась конструкцией сразу из нескольких линз. Рядом был подробный рисунок оптического устройства, чертежи, формулы, описания.

В руке профессора дрогнул фонарик. Генрих вдруг ощутил, как здесь промозгло и сыро. Ему показалось, отголоски того, древнего, смрада проникли в его легкие. Сюда свозили мертвецов. Леонардо работал здесь. Генриха передернуло.

— Что думаешь? — Световое пятно в руке Эйхенбаума проделало круг.

— Это Он, без сомнения.

— Слава Богу.

Захватив пергамент, Генрих направился по высоким ступенькам вверх, на выход.

Обнаженная Анна лежала на постели. Нежный цвет ее кожи оттеняла шелковая ванильная простыня. Анна смотрела в окно, где по стеклянным трубам на фоне домов плавно скользили матово-медные капсулы. По соседству с их небоскребом притаилась небольшая церковь. Она отбрасывала густую тень на дворик. Вдалеке жались другу к другу крыши жителей среднего статуса. Они были такими же серыми, как и скучная жизнь. Анна подумала, как ей хорошо здесь, среди всех этих красивых вещей и полупрозрачных стен, инкрустированных хрусталем. Генрих провел рукой по бордовому покрывалу, ища ее тело.

— Ты что-то сказала, дорогая?

— Мне просто хорошо с тобой. Я всегда мечтала… чтобы было именно так, как сейчас.

— Чем ты занималась? — он бросил, чтобы что-то сказать.

— Когда?

Он секунду подумал.

— Вчера вечером.

— Я надела платье, помнишь, которое тебе так нравилось, с розовыми стразами, поехала в Миллениум-центр, на представление. Потом зашла в кафе.

— Что ты заказала?

— Подожди, сейчас вспомню. Коричневые устрицы. После принесли мятный суп. Салат с маринованными фигами, цикады. И коктейль.

— Какой?

Он хотел услышать, какой коктейль она выбрала.

— Простой, молочный. С каплей рома.

Анна соблазнительно потянулась, развернулась к нему всем телом.

Поднявшись, Генрих начал одеваться.

— Извини, малышка. У меня сегодня, помнишь… Ты едешь?

Анна провела прохладным пальцем по его плечу. Нежно коснулась затылка.

— У тебя все получится.

Как она умеет всегда сделать и сказать то, что нужно?

Бесшумно падая в лифте с двухсот пятнадцатого этажа, Генрих представлял себе полный зал, вечно озабоченные лица коллег. Конференция посвящалась найденной рукописи да Винчи. Чтобы финансировать дальнейшие исследования, нужен был отчет, его и должен был представить Генрих. Как он и предполагал, вскрыть код шрифта Леонардо не представило большой трудности. Текст был написан двойным зеркальным письмом, на древнем месопотамском наречии, справа налево. Как обычно, Лео писал как бы от второго лица, обращаясь к самому себе на «ты». Генрих быстро пробежался глазами, впитывая каждый иероглиф. Внизу стояла дата. Холодок скользнул по спине, похожий на тот, в катакомбах.

Леонардо написал это ровно за месяц до своей смерти.

В мозгу огоньками вспыхнули буквы, стилизованные под шрифт гения. Завещание?

Генрих снова углубился в текст. Как всегда у да Винчи, в письме было много недосказанностей и намеков. Любое слово могло стать кодом, ключом. А могло оказаться пустышкой, коридором, ведущим в пустоту. Но Генрих ощутил главное — общий тон, настрой, так сказать. Художник будто раскаивался.

«Сожаление пронзает твое сердце, — писал он, по привычке обращаясь к себе, словно к постороннему. — Сожаление по ушедшим годам, потраченным впустую. Признаться, ты шел не по той дороге. Вместо поляны, полной ярких цветов, ягод и птиц, воля и умения привели тебя в темный лес с призраками и обманными пещерами. Ты шел в никуда».

Генрих не поверил собственным глазам. Как мог подобные странные мысли высказывать человек, гений, рождавший одни лишь шедевры, невероятные устройства, механизмы, извлекавший из своей головы решения, одно гениальней другого? Вот же они, преобразованные, воплощенные, воссозданные по его проектам, летающие машины, капсулы для перемещения, другие, мелькающие за окном, наполняющие собой пространство.

У Генриха все перевернулось с ног на голову. Он продолжал вникать в тайные строки гения.

«Ты понял это только теперь, — писал он себе, — когда ледяные крылья касаются твоих рук и груди, когда ты чувствуешь на лице отвратительное дыхание. Ты увидел путь. Поэтому твое сердце переполняет радость, но и печаль. Тебе не сделать и шага. Надежда лишь на того, кто осмелится пройти путь до конца. Ищущий да увидит. Будут глаза смотрящего открыты. Тебя же ждет бездна».

Это были последние слова послания. О чем это он?

Вплотную к записи примыкал чертеж. Механический человек с линзами вместо глаз.

Неожиданно перед глазами Генриха мелькнул маленький замок в соснах. Рядом был пруд, а вдалеке белела эстакада. Он вдруг остановился. Представил душный зал, экспертов, ждущих его с докладом. Он развернулся. Через минуту Генрих уже шел к западной магистрали.

Тяжелая дверь скрипнула. Сквозь щели на крыше падали блики солнца. Моток толстой железной проволоки, алюминиевые детали, штук пятнадцать разных линз. Разложив все это добро в подвале небольшого особняка, оборудованного под лабораторию, Генрих ощущал себя владельцем несметных богатств. Протрудившись всю ночь, под утро он еле-еле добрел до кровати. До полудня ему снились недовольные желчные лица ученых, так и не дождавшихся его выступления, грустный профиль профессора Эйхенбаума. Вдруг он увидел нежный лик Анны, сумрак сделал его печальным. Он знал, чувствовал, как она ворочалась всю ночь, одна в постели, а утром принялась обзванивать друзей и знакомых. Не обнаружив даже его следа, истерично, дрожащим голосом прокричала вверх названия больниц и моргов, произнося его имя. Голоса спокойно и методично ответили, что таких к ним не поступало. Никаких Генрихов Каминских. Нет. Всего хорошего и успокойтесь.

Сразу после обеда он вновь направился в местную лавку и прикупил там много чего еще. Когда вечером, поднимаясь по скрипучим ступенькам, Генрих обернулся, на уходящем солнце он увидел половину туловища. Каркас правильной анатомической формы стоял посреди разбросанных деталей, мотков проволоки и шестеренок, сверкал металлическим блеском рядом с рисунком Леонардо.

Ночью Генрих проснулся и, не выдержав, спустился вниз. Он чувствовал вдохновение, ему казалось, что за руку его ведет сам Мастер.