После матча - Лев Филатов

Было бы наивно думать, что Аркадьев, совмещавший в одном лице практика и теоретика, не видел стилевых различий в игре клубных команд. Но он привлекал внимание к тому общему, что мирит и сглаживает различия. Интенсивность командной игры – вот наш принцип! В самом деле, и «Спартак», и киевское «Динамо», и минское «Динамо» лишь в том случае способны выразить себя, если играют увлеченно, изо всех сил.

Осенью восемьдесят первого наша сборная, включавшая в себя футболистов из Киева, Тбилиси и Москвы, предстала перед нами, хоть и на короткое время, в отборочных матчах чемпионата мира с командами Чехословакии и Уэльса, единой, сыгранной командой высокого класса, как я убежден, благодаря тому, что вела интенсивную игру. Был задан общий тон, игроки его приняли, и им было легко на поле друг с другом. Эту команду так и тянуло называть нашей – по игре. Командную игру некоторые склонны приравнивать к упавшему с неба совпадению. Они рассуждают так: «Подберется «капелла» хороших мастеров, появится и игра». И ждут годами. Это от лености, от отсутствия тренерского воображения. Нельзя же считать случаем либо везением, что Виктор Маслов подряд создал три сильные команды в шестидесятых годах: «Торпедо», ростовский СКА и киевское «Динамо»! А Константин Бесков, в какой бы он клуб ни пришел, за короткое время ставил игру, и клубы эти начинали поблескивать как надраенные монеты. Или Эдуард Малофеев, вытащивший из подвала на свет божий минское «Динамо», которое вдруг стало у нас задавать тон игре!

Примеры есть, но они разрозненны и в правило не складываются.

За командной игрой, этим высшим проявлением футбола, стоят одаренность, смелость, идейность тренера и, конечно же, последовательная работа.

Чем же в таком случае занята футбольная мысль, если не считать забот о местах в таблице?

Известно, что, начав подпиливать ножки у табуретки, чтобы она не шаталась, легко в конце концов остаться с одним сиденьем. Каждый проигранный большой турнир был сигналом к подобному занятию. Причина поражения находилась легко: одна из четырех. Они известны со дня изобретения футбола, эти четыре составляющие, четыре готовности: физическая, техническая, тактическая и морально-волевая. Когда их перечисляешь, как я сейчас сделал, испытываешь неловкость, настолько это уже навязло в зубах.

Не знаю почему, скорее всего, ради наглядности и удобства в определении узкого места, всегда выбиралась одна из четырех готовностей, ее объявляли злобой дня, программой. И начиналось подравнивание ножек табуретки. Правда, делалось все это больше на словах. Но внимание отвлекалось. Отвлекалось от того ясного правила, что четыре популярных условия порознь не существуют.

Склонность повторять общие места далеко не то, что подразумевает поговорка «Повторение – мать учения». Это словесная завеса, прикрывающая отсутствие работы. Годы уходили на обсуждение странных проблем. Ну, например: «Как случилось, что, имея некогда преимущество над большинством зарубежных противников в физической тренированности, в скорости, в выносливости, наши футболисты его растеряли?» Или другой: «Почему наши футболисты уступают зарубежным в умении играть головой?» Или третьей: «Сколько должно быть полузащитников – три или четыре, сколько форвардов – два или три?» Или четвертой: «Как получается, что товарищеские матчи наши проводят без осечек с самыми сильными противниками, а турнирные, официальные, с более слабыми – неуверенно?»

Не было ни одного заметного поражения, которое бы, как шутиха, не взорвалось патетическими вопросами, статьями, дискуссиями, постановлениями спортивных организаций.

Проигравшая команда беззащитна. Футбол нагляден, откапывать доказательства нет нужды, они на поверхности гладкого поля. Полное раздолье для скоропалительных выводов и обобщений. На моей памяти объявлялись походы за всеобщей техничностью, вроде ликбеза, за атлетичностью, за тактическими перестройками и за бойцовскими качествами. И по очереди и без очереди, как глянется в каком-либо одном проигранном матче, стегнувшем по самолюбию. Всегда это было правильно, но правота не превышала уровня таблицы умножения, кто не знает, что пятью пять – двадцать пять. Не помню, чтобы эти широковещательные походы к чему-то приводили. Да и не могли они ни к чему привести, табуретка продолжала качаться. Чистейшая схоластика – рассуждать о сравнительной ценности достоинств, каждое из которых включено в понятие высокого класса как непременное.

За открытием «главного недостатка» следовали организационные меры, наступала пора реформ, которые должны были, как модно говорить, сообщить футболу добавочный импульс. Не возьмусь перечислить все, что предлагалось и делалось. Упомяну кое-что.

Прежде всего, что доступно и безнаказанно, увеличивалось или уменьшалось число команд в чемпионате, причем руководствовались доморощенными, бездоказательными соображениями вприглядку о том, что мастерам полагается либо играть больше, либо меньше. Это поразительно, 50-й чемпионат не за горами, а никто не знает точно, какова должна быть его формула. Шли вслепую, методом проб, что получится. И по сей день неясно: 16, 18 или 20? А ведь в этом простеньком числе ключ к работе и к прогрессу наших ведущих клубов, определяющих лицо футбола, к их участию в европейских турнирах, к игре и распорядку жизни сборной страны. Казалось бы, все силы методистов должны быть привлечены к обоснованию этого числа.

Это число должно быть малярной кистью выведено на стене в Управлении футбола. Все чаще слышишь: «Пора переходить на календарь «осень – весна», как в большинстве стран Европы». Толкуют об этом с видом знатоков, но нет ни обоснований, ни пробной схемы. Чрезвычайно характерное суесловие, толчение воды в ступе!

Не раз я бывал свидетелем, как один из знатоков учебно-методической работы кандидат педагогических наук Сергей Александрович Савин, человек серьезный и наделенный чувством юмора, свои соображения о предстоящем сезоне на заседании президиума Федерации футбола начинал словами: «Я доложу, как надо построить чемпионат и учебные занятия, хотя знаю, что сделано это не будет. Каждый выполняет свои обязанности, я выполняю свои…»

И количество часов, отводимых для занятий, определялось на глазок, по слухам. Сначала требовали 1500, потом 1300. Тренеры занялись приписками, за занятия стали выдавать баню, чтение газет, кино, телевидение, собрания, лишь бы набрать, сколько требуют инспектирующие лица. Когда абсурдность требований приобрела анекдотический характер, скостили половину – до 700. Не имею права комментировать эти указания по существу, но любому понятно, что такие перепады – чистейшая профанация.

Требование, во все века верное, что любой успех должен быть подготовлен, дискредитируется подобного рода инструкциями. А опытных тренеров, знающих свое дело, эти взятые с потолка числа обязательных уроков обижают, вынуждают терять веру в компетентность инстанций, от которых они хотели бы получать советы и поддержку.

До сих пор помнится и отрыгивается сумятица и ералаш, внесенные в жизнь футбола, когда вдруг неизвестно почему решили изжить ничьи, как таковые, и ввели послематчевые серии пенальти, определявшие победителей. А выдавалась эта мера за нечто способное поднять футбол до невероятных высот, ее, эту меру, оберегали от малейшей критики. Когда я в «Футболе – Хоккее» предоставил слово двум тренерам, скромно выразившим свое сомнение, мне, редактору, вкатили выговор. Я не был особенно огорчен. А когда вскоре затея эта приказала долго жить, выговор стал мне даже нравиться. Человек, занимавший высокий пост в спортивных организациях, придумавший злополучные пенальти (он же исхлопотал и выговор для меня)., шефствовал над футболом недолго, его след потерян. Но след в футболе он оставил, до сих пор смеются: «Помните, пенальти били после ничьих, вот было времечко…» Фамилию его я не называю только потому, что читателю она ничего ровным счетом не скажет, да и не хочется создавать славу маленького Герострата, печально знаменитую славу, человеку, взявшемуся вершить делами, о которых не имел понятия.

В 1978 году ввели лимит ничьих, каждая команда получила право на восемь. Это решение тоже было искусственным, но по крайней мере его придумали с математическим обоснованием, да и была горькая необходимость. Свои расчеты представил тогда Константин Сергеевич Есенин, с детских лет преданный футболу. Он подсчитал количество ничьих в наших и зарубежных чемпионатах, вывел средний процент, который, ограничивая, не искажал бы хода турнирной борьбы. Цифру вывели знающие и бережные руки. А необходимость надвинулась в облике страшного вируса – ничьих по договоренности обеих сторон, грозившего параличом игре и потерей к ней доверия и интереса у публики. Прививка, предложенная Есениным, может быть, и не была радикальной, но по крайней мере предала гласности наметившуюся беду. Я, правда, убежден, что за такого рода преступления перед футболом должно следовать наказание вплоть до пожизненного отлучения виновных от футбольной профессии. На это духу не хватает. Но лимит существовал не без пользы, как дорожный знак, предупреждающий об опасном повороте.