Месть смертника. Штрафбат - Руслан Сахарчук

Теперь о немцах, которых ждали. По сведениям пятидневной давности, единственный прорыв за Дон на этом участке фрицы совершили ниже по течению. Они там закрепились на высоте 123,8 метра и взяли под контроль значительную часть тракта. Свежим силам, стекающимся к Сталинграду с севера, приходилось огибать простреливаемую с высоты территорию, а это – приличный крюк. Ставка не могла себе позволить расходовать направленные в Сталинград резервы для того, чтобы выбить немцев обратно за реку. Штрафники же направлялись именно к стратегической высоте. Оружие они должны были получить на месте.

На подступах к высоте окопались сдерживающие силы Красной Армии – всего один батальон. После первого и последнего штурма фашистских укреплений от батальона осталась четверть состава. Теперь эта четверть сидела в окопах и дожидалась штрафной роты Титова.

Титов знал, как сильно ждут его людей у высоты 123,8. Сам бы он уже прибыл. Если бы ему не пришлось идти на равных с основной колонной, капитан был бы на месте уже через день. А если бы роте – темпы ее командира, штрафники за неделю дошли бы до Берлина. Складывалось впечатление, что Титов мог продолжать путь без привалов, еды и воды. Дни и месяцы, все так же невозмутимо глядя перед собой единственным здоровым глазом, шагая с прежним упорством.

Попов и Гвишиани старались соответствовать командиру – с разным успехом. Горец стоически выносил изматывающий поход, но его фигуре явно не хватало фанатизма. Санинструктор Попов и вовсе выглядел так, будто это его пару дней назад обрабатывали энкавэдэшники, будто жизнь его полна страданий, он из последних сил преодолевает муки, но в любую минуту может упасть и умереть. Однако Попов не отставал от ротного и его зама – как выяснилось, он просто боялся штрафников.

У старлея Ладо Гвишиани вскоре прорезалось довольно своеобразное чувство юмора. На очередном привале он поручил Попову приступить к исполнению своих обязанностей санинструктора. Суровый горец взялся курировать младшего лейтенанта и ходил за ним по пятам.

У Попова не было медикаментов, но дело было даже не в этом. Когда он видел кровоточащую рану или мозоль, то цокал языком, охал, притопывал, осматривал рану со всех сторон, горестно вздыхал, щупал… Словом, для медика он вел себя по меньшей мере странно. Но это были еще цветочки.

– Болит? – со страдальческим видом спрашивал Попов очередного пациента.

– А то! – отвечал штрафник.

– Ой, боли-ит! – жалостливо ныл Попов.

– Ну? – интересовался штрафник.

– Видишь, что дэлается! – говорил Гвишиани младлею. – Надо помочь солдату, э?

– Йода у нас нет, спирта тоже нет… – сообщал Попов, – но в походных условиях рану можно обеззараживать подручными средствами…

– Это чем же? – интересовался штрафник. Болячки обычно промывали в ручье, когда оттуда уже была взята требуемая роте пресная вода.

Под взглядами штрафников и давлением неотступного Гвишиани Попов окончательно смущался.

– Э-э… понимаете, можно… врачи рекомендуют… в общем, мочой.

– Мочой, значит, – мрачно говорил солдат или бывший офицер, которому уже казалось, что над ним издеваются.

– Ага, – подтверждал санинструктор.

– И ходить обоссаным?

– Ага.

– Послушай, мальчик… – начинал штрафник, закипая.

– А лучше всэго ослиной мочой, – вмешивался Гвишиани. – Пэрэбродившей, понял? Двэсти лет будешь жить.

– Ослиной у нас нету, – говорил Попов. – Но можно ведь своей, в походных условиях же… Или, если не хочется, попросить боевого товарища…

– Или санэнструктора, – кивал Гвишиани.

– Только если очень надо… – смущенно откликался Попов.

После этой реплики бывшие офицеры обычно бросали в него тем, что было под рукой. Чаще всего сапогом с той самой ноги, которую до этого демонстрировали санинструктору. Солдаты просто материли. Один раз сапог угодил Попову точно в лоб, и он разрыдался. Гвишиани схватился за нож и пообещал зарезать, как барана, того, кто еще раз сделает подобное с санинструктором при исполнении его служебных обязанностей. Хныкающему Попову он сказал:

– Терпи, ты же мужчина!

Попов терпел, лишь изредка всхлипывая. Так и не одарив натершего кровавые мозоли штрафника своей помощью, консилиум из медика и горца с примкнувшими к ним любопытными двигался дальше. Спектакль повторялся с небольшими вариациями.

Процессия обошла полроты и собрала полсотни зрителей. Всем бойцам было рекомендовано одно и то же универсальное лекарство от всех видов травм. Напоследок жестокий Гвишиани заставил Попова разобраться с парой случаев медвежьей болезни. Скудный походный рацион сильно способствовал развитию этого тяжкого недуга.

Когда санинструктор подходил к одному из страдающих недугом штрафников, зрители замирали. Сидящий на корточках солдат смотрел на толпу с ужасом. Первую фразу бросал Гвишиани:

– Вот видишь, человэку плохо. Надо помочь ему, да?

– Нужных медикаментов у нас нет, – начинал Попов, – но в походных условиях…

Зрителей прорывало:

– Можно обойтись мочой!!!

– Попросить, чтоб на тебя пописали!..

– Терпеть, ты же мужчина!

Вмешивался Гвишиани, и штрафники быстро замолкали. Попов с достоинством продолжал:

– В походных условиях… можно взять немного перегоревших в костре углей, растолочь их в миске и добавить…

– Мочи!!! – гаркала рота хором.

Раздавался безудержный хохот.

– Пусть товарищ санинструктор сам это пьет! – возмущался больной, у которого от публичного лечения мигом все проходило.

– Двести лет будешь жить! – заливались солдаты.

Привал закончился, и от измученного Попова отстали. По сути, его вина была лишь в том, что юный санинструктор не знал, чем можно лечить походные болячки при полном отсутствии медикаментов.

За высотой 123,8 находился оккупированный немцами небольшой городок, скорее даже поселок. Предполагалось, что с его стороны на укрепления постоянно поступал провиант, благодаря чему фашисты могли сидеть в обороне сколь угодно долго. Высота была прекрасно оборудована для защиты. Главными объектами наружной немецкой линии были десятки врытых в землю и замаскированных пулеметных огневых точек. Советский батальон уже ощутил их работу на собственной шкуре.

Благодаря этой высоте немцы держали значительную часть тракта и сильно портили жизнь колоннам резервов с людьми и техникой, направляющимся к Сталинграду. Кроме того, они, возможно, собирались с силами для серьезного прорыва. Такого, который отрезал бы Сталинград с севера. Это было гораздо серьезнее, нежели блокированная часть тракта.

Сдерживающие силы Красной Армии растянули свои позиции на подступах к стратегической возвышенности. Позиции были такими же условными, как и сами сдерживающие силы. Блиндажи в два наката бревен, окопы – даже в самых глубоких местах не выше полутора метров, зато с откровенно демаскирующими полуметровыми насыпями-брустверами. Отсюда можно было ходить в атаку, и ни для чего другого укрепления красноармейцев не годились.

Рота штрафников прибыла на советские позиции на четвертой ночи пути. К этому времени от колонны отстали больше половины бойцов. Они потом подтягивались к окопам весь следующий день.

Людей Титова встречали командиры окопавшегося батальона. Комбат Дерюгин выразил сомнения в боеспособности штрафников – их плачевное состояние было заметно даже в ночи. Титов его успокоил: когда рота соберется, это будет три сотни хлебнувших лиха фронтовиков, готовых броситься в ожесточенную атаку. Не исключено, что капитан и сам в это искренне верил.

Титов узнал, что его рота – не единственное штрафное подразделение, которое будет штурмовать высоту. Они просто успели первыми, и теперь у них есть целый день, чтобы передохнуть. В самое ближайшее время с востока ожидались еще три штрафных роты. Две из них были сформированы еще до двести двадцать седьмого приказа. В их состав вошли досрочно реабилитированные и призванные на фронт заключенные. Третья целиком состояла из зэков, которых пока никто не реабилитировал. Это все сведения, которыми комбат Дерюгин располагал относительно пополнений, но он ничего не знал об их численности. Увидев, что так называемая штрафрота Титова – не сотня и даже не полторы сотни человек, а почти целый батальон, комбат стал надеяться на лучший исход.

Бойцов отправили отдыхать по хлипким землянкам, которых здесь было нарыто предостаточно. Титов и Гвишиани дали своим людям поспать до одиннадцати часов. Штрафники валялись бы и дольше, но в окопы заявился замполит Дрозд с особистами и все испортил. Энкавэдэшники подняли роту, вновь ее пересчитали и стали прикидывать, сколько из отставших солдат еще подтянутся, а сколько уже не вернутся никогда.

Тем временем в окопы подвезли горячую еду, что здорово скрасило пробуждение. Под напором оголодавших штрафников полевые кухни быстро опустели и укатили восвояси. Бойцы Титова получили аж по три порции ядреной шрапнельной перловки, и, чтобы не скрутило животы, часть каши отложили до вечера. Правда, позже выяснилось, что «лишние» порции предназначались запаздывающим уголовникам, но, как выразился Гвишиани, «кто успэл, тот и сэл».