Семейный позор - Шарль Эксбрайя

Мадемуазель Адоль уже не плакала, а рыдала в голос. Ипполит, вне себя от обиды, не слишком вежливо приказал ей замолчать:

— Да заткнешься ты наконец?

Мадам Адоль не могла допустить, чтобы с ее дочкой разговаривали так грубо.

— Ипполит Доло! В нашем доме женщины не привыкли к подобному обращению! А коли тебя не учили вежливости — что ж, я сама быстренько возьмусь за дело!

Жених, уязвленный явной несправедливостью и всеобщими нападками, с негодованием указал на Селестину Маспи.

— Да разве вы не видите, что эта подлая баба пытается поссорить нас с Пэмпренеттой? Маспи, видите ли, не выносят, чтобы кто-то устраивал свои дела, не спросив у них дозволения! И приходят в ярость, коли обходятся без них! Иметь в семье легавого — такой стыд, что они просто свихнулись!

Хотя ее муж продолжал безучастно наблюдать за происходящим, а свекор невозмутимо набивал брюхо, Селестина не желала идти на попятный.

— Бедняжка Ипполит, ты тявкаешь, как шавка из подворотни, но на людях ты бы не позволил себе такого нахальства!

— Совсем как вы, когда к вам пришел Тони Салисето с друзьями и малость поучил хорошим манерам?

Маспи вдруг вскочил.

— Кто тебе рассказал?

— Попробуйте угадать, а?

— Ты что, якшаешься с Корсиканцем?

— Ну и что? Лучше с Тони, чем с легавыми! Вам не кажется?

Элуа снова рухнул на стул. Только теперь он окончательно понял, что время его ушло безвозвратно. Предательство сына лишило Великого Маспи пьедестала. И сейчас он всего лишь Элуа, отец полицейского. Ему хотелось плакать от стыда… Но тут, ко всеобщему удивлению, в наступившей после поражения Маспи тишине раздался дребезжащий голос Адепи:

— При всем при том мы и не выяснили, любит Пэмпренетта Бруно или нет!

Столкнувшись со столь неожиданной противницей, Ипполит вновь утратил хладнокровие.

— Что за собачья жизнь! И чего она лезет в разговор, эта старая дура?

— Я не дурее тебя, хряк невоспитанный!

А героиня этого бесконечного сражения, где каждый высказывал свою точку зрения и лишь ей одной не удавалось вставить ни слова, наконец не выдержала.

— Замолчите! — крикнула Пэмпренетта. — Замолчите! Или вы сведете меня с ума! Да, я люблю Бруно, а Ипполита больше не желаю видеть! Пусть убирается на все четыре стороны! Мне не нужен супруг, который связался с Корсиканцем!

И Пэмпренетта бросилась в материнские объятия.

— Могла бы предупредить пораньше, до того, как мы заказали еду, — не удержалась Перрин.

Что до Ипполита, то подобный афронт окончательно лишил его остатков разума. Парень совсем озверел, и, вероятно, дело окончилось бы очень печально, но в эту секунду дверь гостиной распахнулась и вбежала девушка, специально нанятая прислуживать на праздничной трапезе.

— Мадам! Мадам! Там двое мужчин…

Прислуга не успела договорить — инспектор Пишранд, твердой рукой отстранив это хрупкое препятствие, вошел в комнату вместе с инспектором Маспи. Это по меньшей мере неожиданное явление разом утихомирило страсти. Полицейский любезно поклонился.

— Приветствую вас всех… Простите, что нарушаем такое милое семейное торжество, но мы заглянули к вам всего на минутку…

Перрин Адоль приняла вызов.

— По-моему, я вас не приглашала, месье Пишранд?

— Работа часто вынуждает нас заходить к людям без приглашения… Я хотел бы поговорить с Пэмпренеттой.

— А что вам надо от моей дочери?

— Ничего особенного, успокойтесь! Пэмпренетта!

Но девушка не слышала оклика. Они с Бруно, не отводя глаз, смотрели друг на друга. Успокоенная Селестина наконец села. Что до Великого Маспи, то он закрыл лицо руками, предпочитая ничего не видеть и особенно сына, которого так бесконечно стыдился.

— Я тебя зову, Пэмпренетта!

Девушка наконец подошла к Пишранду, и тот взял ее за руку.

— У тебя очень красивое колечко, малышка… Кто тебе его подарил?

— Ипполит.

Инспектор все так же любезно повернулся к младшему Доло.

— Может, ты объяснишь мне, где купил такую замечательную драгоценность?

— Это вас не касается!

Полицейский с жалостью поглядел на парня.

— Я с прискорбием вижу, что ты не умнее своего папаши… потому как надо потерять рассудок, чтобы подарить невесте только что украденное кольцо!.. Тебе еще не объяснили, что нам отправляют подробное описание всех похищенных драгоценностей?

— Неправда!

— Правда или неправда, а я тебя арестую, и, поверь, в твоих же интересах — не ерепениться!

В мгновение ока Пишранд защелкнул наручники на запястьях совершенно уничтоженного таким ударом судьбы Ипполита Доло.

— Ну а теперь мы уходим… и еще раз просим извинить за беспокойство, дамы и господа… Желаю хорошо повеселиться! Ты идешь, Бруно?

— Да, сейчас!

Но Пэмпренетта, схватив его за руку, твердо заявила:

— Я иду с тобой!

После ухода полицейских и несостоявшихся жениха и невесты все долго сидели в полной растерянности. Серафина Доло беззвучно плакала на плече у мужа. Торжествующая Селестина с трудом скрывала радость. Перрин мысленно подсчитывала, во что ей обошлось это ненужное торжество. Великий Маспи старался ни на кого не смотреть. Дьедоннэ Адоль про себя радовался, что неприятная для него помолвка все же сорвалась. Жоффруа Доло с грустью думал, что его сын снова надолго засядет в тюрьму, и невольно признавал, что, возможно, Селестина говорила не такие уж глупости, как ему казалось. Но лучше всех обрисовал положение дедушка Маспи:

— В первый раз я попал на помолвку, где нет ни жениха, ни невесты!

Ипполит Доло еще не успел достаточно окрепнуть, чтобы долго сопротивляться допросам Пишранда и Ратьера. Сначала он по-детски все отрицал, но потом, когда вызванный свидетель — владелец ювелирного магазина — опознал кольцо как одну из похищенных у него драгоценностей, Доло сломался.

— Ладно… ну, участвовал я в этом деле…

Пишранд сменил Ратьера и принялся допрашивать сам:

— Так, ты уже начинаешь вести себя разумнее… Что ж, отлично, это пойдет тебе на пользу. А кто тебя втравил в ограбление?

— Антуан Бастелика.

— Ты с ним очень дружен?

— Не сказал бы, но, выйдя из Бомэтт, я сидел без гроша… Старики не особо могли помочь… А тут случайно подвернулся Бастелика… Я сказал ему, в какой сижу дыре, и он предложил прихватить меня на дело… Пока он работал, я стоял на стреме.

— И сколько ты получил?

— Кольцо и пятьсот монет.

— А твой отец?

— Отец? Да вы что, воображаете, будто мы потащили с собой старика? А вы, часом, не того? Разве это работа для моего папаши? Предок возится со всякой ерундой, а нынешние дела ему не по зубам!

— А ты, значит, решил, что тебе море по колено?

— Просто не повезло, уж чего там…

— Кретин несчастный! Только что вышел из Бомэтт и опять вернешься туда, да еще чертовски надолго! По-твоему, это очень умно, а? Так ты себе представляешь красивую жизнь?

— Это уж мое дело!

— Согласен… А кто еще участвовал в ограблении, кроме вас с Бастеликой?

— Никто.

— Ну, как хочешь… А насчет итальянца, которого выловили в Старом Порту, случайно не знаешь, каким образом он туда угодил?

— Вы и это хотите мне пришить?

— Нет, такое дело не для сопляка вроде тебя… но ты мог кое-что слышать, а если бы дал нам наводку, глядишь, и скостили бы срок… Не так уж весело в твои годы лучшие деньки проторчать в каменном мешке!

— Ну и гады же вы!.. Не знаю я ничего о вашем макарони, а и знал бы — так держал язык за зубами.

— Твое дело… У тебя хватит времени поразмыслить… и сидеть тебе, голубчик, без солнышка, пока не высохнешь, как цикорий!

Во время очной ставки с Бастеликой Доло придерживался прежней версии. В свою очередь, Антуан подтвердил все, что сказал парень. Держался он весьма самоуверенно.

— Понимаете, господин инспектор, я слишком добр по натуре… а потому, встретив малыша и видя, как он изводится, что ничего не может подарить невесте, сразу подумал о красивом колечке. Чистое сострадание к ближнему… разве это не прекрасно?.. Вот я и взял его с собой… А теперь, конечно, жалею… Будь нас побольше, не потащили бы мальчишку на дело! С сосунками всегда рискуешь!

— Врешь ты все, Антуан!

— Ну, это вам придется доказать, господин инспектор…

— И докажу.

Пока взорам Бастелики и Ипполита рисовалось довольно безрадостное будущее, Бруно и Пэмпренетта, взявшись за руки, гуляли в парке Фаро — своем любимом прибежище. К счастью, «их» скамья как раз пустовала. Влюбленные сели, и девушка сразу прижалась к Бруно.

— Тебе правда было больно, что я согласилась обручиться с Ипполитом?

— Да я бы лучше умер, чем увидеть тебя его женой!

Пэмпренетта тихонько застонала, причем неизвестно, от позднего ли сожаления или от удовольствия.

— И ты решился бы наложить на себя руки?

— Без твоей любви мне было бы плевать на все на свете!

— Но я же никогда не переставала тебя любить!