Любовь под запретом. Дом одиноких теней - Даома Винстон

Его глубоко посаженные глаза, напоминавшие по цвету свежий цемент, ярко выделялись на бледном лице. Черные волосы не покорялись никакой стрижке. На лбу и в уголках глаз уже проглядывали первые морщины. Они поставили свои метки и на впалых щеках. Улыбка на его лице была таким редким гостем, что это сразу становилось ясно даже постороннему человеку. Стейси часто ловила на себе его испытующий, серьезный взгляд. А когда она выронила серебряную ложку, он подал ее Стейси со словами:

— Возьмите, она вам еще пригодится, — но лицо его оставалось серьезным, без улыбки.

Она вежливо поблагодарила. Холодными пальцами аккуратно положила ложку на место, старательно выровняла ее в линию с другими предметами на столе.

Ричард не прореагировал на ее благодарность.

Самый старший из Александеров, сорокалетний Джон, с трудом помещавший свое крупное тело на стуле, сидел рядом с Ричардом и хрипловато пробасил:

— Стейси, дорогая, вы так очаровательны, что можете позволить себе швырять на пол все, что вам заблагорассудиться. Но вы не до такой степени прекрасны, чтобы изображать привидение, сидя за столом с нами.

Она почувствовала, что обуревавшие ее чувства вот-вот прорвутся наружу, и все поймут, что творится у нее внутри. Она побыстрее изобразила на лице улыбку и поблагодарила Джона за комплимент. Но она уже знала из своего печального опыта других таких вечеров, что после еды непременно последует сцена ежевечернего галантного инквизиторского допроса. Так бывало каждый вечер со дня ее приезда в Каса де Сомбра…

Дом Теней…

Подходящее название, подумала она. Даже в столовой, при ярком свете лампы, она чувствовала тень, лежащую на ней.

— Вы сказали, что родились в Балтиморе? — спросил Джон, допив вино и поставив бокал на стол.

— Да, в Балтиморе, Джон.

— И вы жили там всю свою жизнь?

— Да.

— А в Балтиморе много моряков, не так ли?

Сконфуженная и удивленная таким вопросом, она ответила:

— Я не знаю.

— Вы не знаете? — он поправил красный шелковый галстук, разгладил пиджак, собравшийся складками на животе, и невозмутимо продолжил: — Если вы действительно жили там, то как вы можете не знать такой очевидной вещи?

Она ничем не могла себе помочь. Зная наверняка, что это бесполезно, она все же повернулась к Дереку, по-прежнему хранящему молчание.

Но Дерек, как всегда, сделал вид, что не замечает ее просящего взгляда.

— Ну, Стейси, признайтесь, вы наверняка знали много моряков, — продолжал допытываться Джон.

Она не отвечала ему. В этом не было необходимости. Проходя по одним и тем же местам изо дня в день и так много раз, она вполне могла и не заметить, были там моряки или нет. Его странные, бессвязные вопросы всегда пугали ее, но сейчас она посмотрела в черные щелки его глаз, и ее страх почему-то испарился.

Она сидела совершенно одна на своей стороне длинного стола. Александеры, как одно целое, не сводили глаз с ее лица. Они подозревали ее в каком-то скрытом преступлении. А сорокалетний краснолицый толстяк Джон был главным инквизитором.

— Моряки приходят и уходят, — сказал он. — У них есть девушки в каждом порту.

— Я никогда не знала ни одного из них, — выдавила она из себя наконец.

— Ах, нет? И из Балтимора вы приезжали в Мехико?

— Я говорила вам, туристические туры. С прошлого года я стала работать в туристическом агентстве. Мне кажется, это вполне естественная вещь.

— Вы любите острые ощущения, Стейси?

— Иногда, — она смутилась, как будто стремление к развлечению было пороком.

Но он продолжал с улыбкой:

— И как часто вы приезжали в Мехико?

— Я говорила вам. Три раза, — ее голос задрожал. — Я жила там с Марсией Беллоу.

Джон одобрительно кивнул.

— Уж очень быстро вы догадываетесь, о чем я собираюсь вас спросить.

И, хотя его голос звучал по-доброму, хотя он ласково улыбался ей, она знала, знала с первого мгновения их встречи, что Джон Александер, увидев ее, был чем-то страшно раздосадован и сразу возненавидел ее. А еще больше, чем Джон, ее ненавидела Елена. Их фальшивое дружелюбие, интерес к ней, эта их отдающая затхлостью вежливость — ничто не могло замаскировать их ненависти.

Но Ричард, Ричард, который так редко говорил и редко улыбался, который постоянно наблюдал за ней — был для нее загадкой. Она не могла прочесть его мыслей. Правда, она не была уверена, что ей это хочется.

Генри, слуга-индеец, внес в комнату серебряный кофейный сервиз и поставил его перед Еленой.

Он был низкого роста, широколицый, плотный. Его длинные черные волосы были перехвачены тесемкой на затылке и спадали на спину. На смуглом лице не отражался ни возраст, ни эмоции. Он носил длинную полотняную рубашку, голубые выцветший джинсы и мокасины из оленей кожи. Генри перевел взгляд своих черных, без блеска, глаз с Джона на Ричарда, а потом молча поклонился и вышел.

Передышка в допросе Стейси закончилась. Джон снова спросил:

— В прошлом году вы были в Мехико три раза?

— Да. Я была ассистентом директора туров, Марии Беллоу. Три раза я приезжала в Мексику. Я думаю, все правильно, я ничего не путаю.

— Вы думаете, что ответили правильно, или вы уверены в этом?

— Я, я… Но ведь это не имеет значения… Да, то есть, нет. Я уверена, Джон.

— Как вы встретились с мисс Беллоу? — спросил Ричард.

Стейси посмотрела на него с удивлением. Он впервые присоединился к Джону, решив задать свою часть вопросов.

Елена спросила очень вежливо:

— Вы ведь помните это, Стейси, не так ли?

— Ну, — спросил Дерек, — почему ты им не отвечаешь?

Стейси неожиданно вспомнила котенка, которого однажды видела на улице. Он был жалким, тощим и определенно нуждался в помощи. Бронзового цвета, с забавной такой мордочкой, пушистый, очаровательный… Он попался своре голодных собак, которые, окружив его, готовились к последней атаке.

Тогда она воскликнула в негодовании:

— Я уже говорила об этом много раз, Дерек!

— А почему бы не рассказать об этом еще раз? — вежливо осведомился Джон. — Вам не нравится рассказывать о своем прошлом? Вы хотите что-нибудь забыть?

Она не ответила.

Елена, прелестная в свете розовой лампы, наклонилась и прошептала:

— Я думаю, вы скоро все поймете. Мы — семья Дерека. И мы имеем право знать о вас и вашем прошлом абсолютно все.

Она налила кофе и протянула Стейси первой чашку, а затем налила кофе мужчинам, подчеркивая свою грацию, свою выучку, свои хорошие манеры. Проделав это, она снова улыбнулась Стейси:

— Пока что вы не все понимаете, милая. Мы — Александеры. Мы одна из самых известных семей в штате. Мы — то, что мы есть.

— И это должно объяснить… — слова едва не застряли у Стейси в горле, но она заставила себя продолжать. — Поэтому вы без конца задаете мне вопросы?

— Конечно, — ответил Джон. — А почему бы еще?

Взгляд ее больших голубых глаз встретился с его прищуренным и привычно настороженным взглядом.

Сначала она верила этому объяснению ее ежевечерних допросов, верила до сегодняшнего вечера. Но сегодня вдруг поняла, что это была ложь. Своими вопросами Джон загонял ее в ловушку, хотел уличить в чем-то, о чем она не имела представления. Но зачем это было им нужно?

— Какие причины, кроме семейных интересов, могут у нас быть? — спросил ее тогда Джон.

Она посмотрела в свою чашку с кофе и прошептала:

— Я не знаю.

— Милое дитя, — сказал вдруг Джон с заметным облегчением, словно незнание защищало ее от чего-то лучше, чем самые изощренные доводы, — постарайтесь забыть обиды, которые я вам, возможно, причинил. Если сможете, конечно. Александеры — довольно суровая семья…

Неожиданно Ричард прервал его:

— Ты уже говорил об этом тысячу раз, Джон. Не знаю, как другим, а мне стало надоедать. Не перегибай палку.

Команчи, как ее все здесь называли, как будто у нее никогда не было имени, вошла и стала убирать со стола, не обращая внимания на разговоры. Ее волосы были черными, но в них кое-где уже виднелись седые пряди. Вокруг головы она носила неширокую цветную повязку, украшенную стеклярусовыми нитями, прикрывавшими ей уши. Глаза были маленькими, угольно-черными и утопали в пухлых складках век. Рот, почти безгубый, частенько бывал открыт, и в узкой щели виднелись редкие зубы. Она была женой Генри и матерью их восемнадцатилетней дочери Марии, носившейся по всему дому и нигде, казалось, не остававшейся надолго. Стейси часто удивлялась, насколько ловко эта троица управлялась с огромным домом. До сих пор так получалось, что Команчи всегда исчезала, как только Стейси входила в комнату.

Дерек сказал:

— Стейси, можешь идти к себе.

Конечно, так бывало и раньше. Всегда таким же отсутствующим голосом, этими же самыми словами он просил ее уйти, чтобы она не мешала им… В чем? Этого она не знала. Еще недавно это ее оскорбляло. Даже сейчас, когда надежда уступила место страху, эти слова все еще причиняли ей боль.