Отдел «Массаракш» - Антон Первушин

Народу в делинквенты забрили всякого. Дезертиров, что отсиживались в лесах Приграничья, пока не рухнула власть Отцов. Разоренных фермеров с крайнего юга. Беглых уголовников всех мастей. И, само собой, мутантов, «детей войны и радиации» действовала специальная директива — не пропускать хилых и нежизнеспособных дальше Приграничья. И вроде как новое правительство не пожалело денег на хоспис, дабы мутанты могли «уйти» по-челове- чески. Хотя вокруг этого хосписа всякие слухи роились…

Болтали, значит, о мутантах, что расплодились, как кролики, и прутся теперь в Отечество, чтоб лет через сто одни мутанты в нем жили. О политике болтали, о повальном кумовстве в правительстве: мол, раньше Отцы воду мутили, а теперь Кумовья, у которых за спиной — лагеря и отсидки. Обсуждали ситуацию на границах. Спорили, уж не затем ли везут их в юго-запад- ные джунгли, чтоб расчистили они площадки для новых Башен? Башен, которые будут всем Башням — Башни! Оборонный периметр, понял? Депрессионное излучение, массаракш! Направленного, массаракш, действия. Против Островной Империи, естес-сно! Против кого же еще?

Среди делинквентов прохаживались охранники с карабинами наперевес. Они должны были защищать дэков от нападения из леса, особенно остерегались диких мутантов и варваров-людоедов. И те и другие действительно могли набедокурить — ради еды, лекарств и амуниции кинуться грудью на винтовки. Кормили дэков консервированными бобами в свином жире, охранников — тушенкой и сухарями. Такой паек стоял поперек глотки, но выбирать не приходилось. Жили делинквенты на палубе, ночи коротали в старых спальных мешках. Если собирался дождь, ставили тенты. Нужду справляли за борт. Трюм баржи был до упора забит мешками с токсичными гербицидами, поэтому на нижние палубы никого не пускали.

Конечно же, охранники и дэки не спешили найти общий язык. То ли силен в них был дух противоречия, то ли им просто нравилось, когда котел с человеческими страстями томится на медленном огне. В первую же ночь пути за борт пришлось выкинуть двух уголовников: перед этим их показательно нашпиговали свинцом шестеро охранников. За драку ли, за сквернословие — никто толком и не понял. В общем, вели себя неподобающим образом.

А во вторую ночь на баржу напали упыри.

Сначала они сопровождали посудину вдоль берега, подвывая и бормоча на нечеловеческом своем языке. Потом разом кинулись в воду. Дэки тогда перепугались: завопили благим матом, заметались по палубе, точно скот безмозглый.

Скользили по воде лучи прожекторов, грохотали выстрелы. Охранники честно отрабатывали свой хлеб. Но попробуй, попади в стремительную тень, что мчит, как торпеда, под гладью ночной реки.

Упыри утащили всего трех дэков и трех охранников. Долго еще звучали над ночным лесом крики обреченных. А остальные решили, что легко отделались.

Начался третий день пути.

…Леса да развалины справа и слева. Развалины да леса. Чем дальше на юго-запад, тем. живее и зеленее лес. Тем выше деревья, тем страстней обвивают лианы и плющи оплавленные железобетонные конструкции теперь уже непонятного назначения.

Несколько раз баржа проплывала между опорами разрушенных мостов, похожих на обезглавленных великанов. Кипели буруны вокруг обломков, грудами лежащих на дне.

Наверное, какой-то неисправимый романтик эпохи рассвета Империи дал Голубой Змее такое название. А она, река, и есть змея — серо- зеленая, ядовитая. И плывут ныне по ней трупы отравленных животных. В этой воде выживали лишь гигантские рыбы: усатые и черные, как смола; от головы до хвоста в половину баржи длиною. Они тыкались в борта тупыми мордами — или из любопытства, или им не нравилось, что ржавая посудина на допотопном атомном движке вторглась на их территорию. Делинквенты тогда ругались и охали, охранники палили по воде и тоже ругались.

Чем дальше баржа продвигалась на запад, тем больше живности стало встречаться на берегах. Была она зубастой и привычной к радиации. Огромные крысы без страха кидались в воду, переплывали Голубую Змею от берега до берега. На водопое показывались бронированные многоглазые вепри. Гудели и бесновались в зарослях тростника насекомые-переростки.

И тепло становилось, С каждым часом — теплее и теплее.

Птицелов обычно проводил время на носу баржи. Свесит ноги за борт и глядит на плавный подъем реки. И на живность клыкастую посматривает. Каждому дэку выдали по вышедшему из копировального аппарата экземпляру «Краткого определителя флоры и фауны в рисунках» за авторством профессора Шапшу, но на убогих иллюстрациях не было и половины тех тварей, что высовывались из джунглей. Словно этот профессор Шапшу в другом мире жил. Например, в том, откуда прилетают железные — живые птицы…

Довоенное издание, — пояснил Облом. Он подсел к Птицелову, подложил под зад пресловутый «Определитель». — Бедняга Шапшу… Знал бы, какой зверинец дожидается его описания в активных джунглях, так может и не повесился бы в камере.

Что ты бормочешь? — без особого интереса спросил Птицелов. — Тебя послушаешь, так ты в Отечестве каждого гада знаешь.

В бывшей Стране Отцов — может быть, — согласился Облом. — В Отечестве — нет. Слушай, а ты чего в ботинках сидишь? Давай снимай! Пусть грибочки на пятках воздухом подышат! Все и так знают, что ты — мутант. Снимай, не то спаришь конечности!

Сам он для примера постучал босой пяткой по ржавой обшивке.

Зарокотало вдали, загудело. Птицелов встрепенулся, испуганно уставился на небо: не расползаются ли по нему чернильные кляксы?

Ты чего глазами задергал? — удивился Облом. — Это же — вертолеты! Ты вертолетов никогда не видел? Вот деревня, хата с краю! Привыкай!

Вертолеты пронеслись над баржей, и все, кто находился на палубе, на какое-то время одурели от воя двигателей и грохота винтов. Птицелов вскочил на ноги, ему стало настолько не по себе, что он готов был броситься за борт — щучкой в тухлую воду Голубой Змеи.

Такого он действительно никогда не видел.

Сначала на малой высоте прошли две черные и узкие, точно лезвия ножей, машины. Глядели вперед стволы скорострельных пушек, в боевой подвеске ждали своего часа ракеты «борт — поверхность». Несомненно, это были хищники неба.

Затем над рекой появились гиганты — два двухвинтовых вертолета. Они тащились медленно, неуклюже, их окрашенные в защитный цвет корпуса стонали от нагрузки: к вертолетам на паутине тросов было подвешено нечто решетчатое.

Облом вытянул руку вверх, заговорил что-то, распаляясь с каждым словом. Но Птицелов его не слышал. К нему вернулся слух, только когда вертолеты исчезли за плавной волной горизонта.

Наши! — кричал кто-то в истерике. — Жги-гуляй, братва! Наши идут! Жги-гуляй, врагу наподдай! Ура, братва!

Кто-то запел «Боевую гвардию», тут же началась потасовка, и охранникам пришлось палить в небо.

Ты чего, мутоша? — Облом встряхнул Птицелова за плечи. — Совсем худо, да?

Птицелов отстранил домушника. Облом понял, что молодой делинквент пытается уяснить что-то важное для себя. Старается, скрипит извилинами, да только все тщетно. Знаний мало, и не структурированы они, опыта не хватает,, да и какой у него мог появиться опыт — в радиоактивных развалинах? Как крыс готовить на костре, разве что.

Железные… птицы? — выдавил наконец Птицелов.

Вертолеты на самом-то деле не очень походили на железных птиц чужаков. Скорее — на железных стрекоз.

Да ну тебя, идиот! — Облом оскалился. — Вчера с пальмы спустился, мутоша?

К ним подошел седовласый дэк по прозвищу Фельдфебель. Высокий и статный, он всегда вел себя с особым достоинством, будто бы по сей день носил черный мундир с унтер-офицерской шнуровкой.

То вертолеты «Гнев» и «Тайфун», — пояснил он. — Приняты на вооружение во время второй пятилетки правления Неизвестных Отцов. Успешно проявили себя в последней хон- тийской кампании…

Пшел вон! — бросил Облом.

Фельдфебель не понял.

Проваливай, отцовская подстилка! — Облом принялся размахивать маленькими и совсем не внушающими опасения ручонками.

А у нас в Береговой Охране тоже интересный случай был, — вдруг подал голос дэк, что сидел неподалеку.

Птицелов, Облом и Фельдфебель обернулись: Рубанок редко что-то рассказывал. Наверное, потому, что всем и так было известно о его прошлом. Пилот, сбитый над территорией Хонти. Угодил в плен, бежал, в одиночку перешел через хребет Большого Седла. В Стране Отцов обвинен в шпионаже и сослан на лесозаготовку, где заслужил свое прозвище. После революции условно реабилитирован, переведен в делинквенты. Имеет право переселиться в центральные районы, если выдюжит три года на раскорчевке. А он наверняка выдюжит, такие в огне не горят.