Инспектор и бабочка - Виктория Платова

– Можно сказать и так. Стараюсь не пропускать джазовые вечера, особенно в период «Джаззальдии». И хотел бы получить ваш автограф.

– Мой?

– Ну да. Вас ждет большое будущее.

«Инспектору Субисаррете с наилучшими пожеланиями. Исмаэль Слуцки», – именно такая запись появляется в истрепанном рабочем блокноте Икера спустя несколько минут. Почерк у Исмаэля – сплошное загляденье, все буквы ровные, приятной округлости. И – в качестве бонуса – инспектор получает еще маленький рисунок, прилепившийся к имени саксофониста: круглая рожица с характерными африканскими губами и вовсе не характерными ушами – треугольными, как у кошек-ориенталов. Рисунок довольно тщательно прорисован, что говорит о том, что Исмаэль Слуцки пока еще не привык раздавать автографы. Чуть позже, когда «большое будущее» наступит, Исмаэль, скорее всего, будет обходиться лишь губами (без рожицы) и росписью (без всяких пожеланий). И почерк изменится в худшую сторону, что и понятно: когда ты нарасхват – каждая минута приобретает ценность. И тратить их на экзерсисы для множества поклонников – непозволительная роскошь.

– У вас красивая фамилия, – замечает Субисаррета.

– Это девичья фамилия моей матери.

Икер невольно бросает взгляд в сторону фотографического алтаря и тотчас же сталкивается со взглядом самого Исмаэля.

– Это она? Та, что в центре?

– Да.

– Красивая женщина. Очень красивая.

– Да.

– Я слышал, она… погибла?

– Да.

– Мои соболезнования. Надеюсь, те, кто совершил это, наказаны.

– Да. Но легче от этого не становится.

– Я понимаю вас. Я тоже потерял мать. Правда, много лет назад и при других обстоятельствах. Но легче от этого не становится, вы правы.

Исмаэль Слуцки слишком занят собой. Своим прошлым, своей семьей, своим саксофоном, чтобы интересоваться личной жизнью незнакомого ему инспектора полиции. Но это даже и хорошо, ведь спроси он у Икера, что именно случилось с его матерью, – пришлось бы выкручиваться и врать. Икер точно не знает, жива его мать или нет. Она оставила семью, когда ему не исполнилось и двух лет, сбежала в Аргентину с профессиональным танцором. Таким был итог посещения танцевальной студии, где танцор обучал всех желающих аргентинскому танго. Поначалу от матери приходили письма: у нее все в порядке, она почти счастлива, а абсолютно счастливой ей мешают стать мысли о малютке Икере, она думает о нем денно и нощно, но сейчас нет никакой возможности забрать его. Затем письма сменили открытки без обратного адреса, которые приходили раз в месяц, затем – раз в два месяца, затем – только на Рождество. Правда, однажды мать расщедрилась на небольшую бандероль с матросским костюмчиком для Икера, платком из органзы для бабушки и трубочным табаком для деда. Костюмчик оказался мал и навсегда был похоронен в бабушкином шкафу, а все остальное пришлось кстати.

Уже после смерти деда и бабки, разбирая вещи, Икер нашел тот детский костюм, и платок – в него были завернуты письма и открытки. Перечитывать всё он не стал, ограничившись парой писем, – тех, где мать еще скучала по малютке Икеру. Почему он не стал разыскивать ее? Почему не сообщил о смерти стариков?

Ответа на этот вопрос нет и сейчас.

Но тогда неожиданно нашедшиеся открытки (собачонка с розовым бантом, два голубка, две мыши в костюмах пастухов гаучо и прочая сентиментальная дребедень) не вызвали в нем ничего, кроме ярости. А хуже всего были сами тексты – такие же приторно-сентиментальные, как изображения на открытках. Такие же фальшивые. У бабки хранился целый альбом с фотографиями молодой девушки, которая впоследствии стала матерью Икера. Кажется, она была довольно хорошенькой, но лица ее Икер не помнил. Не мог запомнить, как ни старался. Оно исчезало из памяти моментально, стоило ему захлопнуть альбом. А вместо него всплывало лицо певицы Жюльетт Греко, обрамленное черными волосами. Потом, на смену опостылевшей Греко, и вовсе пришла одна из мышей в костюме пастуха гаучо.

Имело ли смысл разыскивать мышь, пусть и облаченную в красное пончо?..

– Вижу, вы любили ее, – осторожно замечает Икер.

– Почему любил? Я люблю ее и сейчас. И буду любить всегда.

– Она гордилась бы вами.

– Надеюсь. Надеюсь, что она гордится…

Глава третья:

бюро городской судмедэкспертизы,

24 июля, 01 ч. 20 мин. по среднеевропейскому времени

…Полное имя Исмаэля – Исмаэль Дэзире Слуцки.

Полное имя кошачьей богини – Дарья Зарубинская.

Полное имя ангела – Умалали Барбер, имена кошек нигде не запротоколированы. Исмаэль и Дарья (Darya) являются гражданами Швейцарии, если верить Аингеру, который вроде бы видел их паспорта. В списках, которые он подготовил для инспектора, значится еще несколько десятков человек, половина из них – туристы из Южной Кореи. Корейцы богаче основной массы путешествующих китайцев, которые обычно останавливаются в хостелах или в гостиницах побюджетнее – где-нибудь на выселках, за грузовым портом Пасахес. При этом корейцы существенно беднее японцев, а у японцев нынче свои трудности – их страна медленно, но верно погружается в морскую пучину и скоро вовсе исчезнет с лица земли. Гибель Японии – тема, гораздо менее актуальная, чем гибель Кристиана Платта, но именно о Японии рассуждает сейчас судмедэксперт Иерай Арзак.

– Как думаешь, куда они все подадутся, когда их острова затопит окончательно?

– Не знаю, – Субисаррета не может отвести взгляда от мертвого тела Альваро, лежащего на прозекторском столе.

– Может быть, в Австралию? В Австралии полно места.

– Может быть.

– Или в Россию. Там места еще больше.

– Там холодно.

– Не тропики, да. Но когда негде жить, выбирать особенно не приходится, ведь так?

– Ты так печешься о японцах…

– Я большой поклонник супа мисо и старика Миядзаки. Слыхал про такого?

– Нет.

– Он снимает анимэ.

– Мультяшки?

– Ты темный человек, Икер. Анимэ – никакие не мультяшки, анимэ – вещь серьезная и даже философская. Посмотри на досуге хотя бы «Унесенных призраками» – и ты все поймешь.

«Унесенные призраками» звучит весьма актуально в свете лежащего на столе тела Альваро. Два последних года его жизни иначе, как призрачными, не назовешь. Кто окружал художника все это время, чем он занимался и какое из этих занятий в конечном итоге привело его к смерти? Вопросы тонут в густом тумане, окружающем Альваро; и туман так плотен, что в нем невозможно разглядеть ни одной тени, ни одного предмета, за который можно было бы ухватиться. Иерай, если сбросить со счетов увлечение энтомологией и теперь вот еще японские мультики, – неплохой профессионал, может быть, с его помощью туман хоть немного рассеется?..

– Крашеный блондин, – заявляет Иерай. – Твой парень – крашеный блондин. Причем красится он уже давно.

– Как давно?

– Если исходить из изменений в структуре волос – несколько лет, как минимум.

– Несколько – это сколько? Год, два?

– Не меньше двух. Последний раз он красил волосы дней десять назад. Темные корни только-только обозначились. Тебя интересует натуральный цвет?

И без судмедэксперта Икер знает: Альваро – брюнет, но все же говорит:

– Валяй про натуральный.

– Изначально волосы были темными. Типичный южанин, одним словом. Я бы назвал его уроженцем Средиземноморья… Греком, португальцем или итальянцем. Может быть, испанцем. Но уж точно не причислил бы его к скандинавам или британцам. А ведь по паспорту он англичанин… И имя английское.

– Интересно, зачем ему понадобилось перекрашивать волосы?

– Не знаю. Может быть, он педик?

Досужие измышления Иерая ранят Субисаррету в самое сердце. Его друг Альваро никогда не был гомосексуалистом, он любил женщин, а женщины любили его. И какие женщины!.. Затрапезному Иераю с его неопрятной щетиной и пальцами-сосисками такие могут привидеться лишь в самых лучезарных снах, потому как в жизни они не обратят на него никакого внимания. В лучшем случае поблагодарят за то, что он поднес к их машине пару пакетов из супермаркета.

– С чего ты взял, что он педик?

– Просто предположил. Впрочем, это легко проверить. Заглянем к нему в задницу?

– Не думаю, что это актуально, – Икер едва сдерживается, чтобы не двинуть судмедэксперта по мятой физиономии.

– А что это ты так разнервничался? Ты ведь хочешь исчерпывающих характеристик? Я делаю все, что могу.

– И при чем здесь его задница?

– Всего лишь дополнительный штрих к портрету покойного. Он мог оказаться педиком, а у педиков чрезвычайно популярны преступления на почве страсти. Представь, он повздорил с любовником, и тот пришпилил его в аффекте…

– В аффекте пришпилил спящего? – хмыкает Субисаррета. – Обошелся одним-единственным ударом по затылку? Неправдоподобно, хотя и мелодраматично.