Запах шахмат - Антон Фридлянд

– По крышам лазил, – признался я.

– Зачем?

– Из-за Ван Гога. Он и тебя ищет, так что здесь оставаться опасно. Собрала вещи?

Она кивает в сторону небольшой дорожной сумки.

– У нас осталось еще одно дело, – говорю я. – Марк Шагал.

Услышав это имя, она, видно вспоминает умирающего Малевича, а вместе с ним и Татьяну. Лицо Алисы становится тусклым, словно на него среди разгорающегося утра упал свет луны.

– Я узнал номер его телефона.

Алиса возвращается оттуда, где находилась несколько долгих секунд.

– Позвони ему и сообщи сигнал, – произносит она как само собой разумеющееся. – Пусть он убьет себя.

– Но что это должен быть за сигнал?

– А ты сам не знаешь? Ты хотя бы знаком с Шагалом, а я его ни разу не видела.

Я задумываюсь, пытаясь представить, что может заставить этого жестокого убийцу сунуть голову в петлю. Ничего не приходит на ум.

– Ну, Альбрехт! Ты же убийца! – подбадривает меня Алиса.

– Помоги мне, – прошу я.

– Ладно, – ей надоело меня мучить. – Скажи ему: «Каждый охотник желает знать, где сидит фазан».

– Это напоминалка цветов радуги? – спрашиваю я. – «К», с которой начинается слово «каждый» – это красный, «о» – оранжевый…

– Ага. Но сигнал для Шагала не в радуге, – Алиса начинает одеваться.

– А в чем тогда? – пытаюсь я разобраться.

– Охотник и фазан, – пробует объяснить девочка. – Тренинг заставил его свыкнуться с мыслью о том, что он – охотник. А благодаря сигналу Шагал вспомнит, что он такой же фазан, как и другие, а охотником выступает не человек, а Тренинг. Понимаешь, о чем я?

– Почти. Как только я позвоню ему, мы уйдем отсюда.

– Я готова, – она действительно готова.

Я набираю номер.

– Только эти слова, ничего больше, – шепчет Алиса.

– Да, – слышу я сонный голос Шагала.

– Каждый охотник желает знать, где сидит фазан, – отчетливо произношу я в ответ.

– Идем, – говорит девочка, и мы быстро покидаем квартиру, в которой когда-то жила наша с Алисой общая любовница, Татьяна Яблонская.

53. Немного символов

В номере по моей просьбе поставили компьютер – я сижу за его клавиатурой, Алиса смотрит телевизор. Еду мы заказываем по телефону, из гостиничного ресторана все доставляют на удивление быстро. Сегодня я выходил на улицу только один раз – позвонить Ван Гогу.

Последняя глава дневника почти закончена. Зачем я это делаю? Ради вангоговских денег? Не только. Я хочу знать, чем закончится мой текст, как это ни парадоксально.

Ван Гога я застал у Шагала дома. Винни разговаривал очень скованно – видно, поблизости находились следователи. Он сразу же спросил, звонил ли я по тому номеру, который он мне вчера дал.

– Да, – честно ответил я.

– Тогда все ясно, – произнес Винни и попросил меня позвонить через час.

– Как думаешь, оставил Шагал последнюю записку? – говорит вдруг Алиса, перекрикивая вопящий телевизор.

– Сделай тише, – прошу я. – Должен был оставить.

– И что там написано? – спрашивает она.

– Вариантов не так уж много. Ты, я и Ван Гог. Никого не забыл?

Алиса всерьез задумывается.

– Может, и забыл, – произносит она. – Мне кажется, что Тренинг гораздо шире, чем пытался казаться. Если Шагал оставил записку, там – твое имя.

– Почему ты так думаешь? Месть?

– Ему не за что тебе мстить, – сказала Алиса. – Не станет же он мстить Тренингу в твоем лице! Просто ты давно уже окружен символами, и если ты до сих пор не получил сигнал, значит, тебя берегли для чего-то другого. Но теперь, наверно, твоя миссия выполнена – почти все мертвы.

– Что ты несешь, Алиса! – я встаю со своего места, два раза прохожу комнату из конца в конец.

– Я просто готовлю тебя, – говорит она. – Чтобы ты не спасовал, когда придет время.

Я закуриваю, Алиса тоже берет сигарету.

– Что ты имеешь в виду, когда говоришь «окружен символами»? – спрашиваю я, когда мы вдоволь помолчали.

– У каждого свои символы, указывающие на готовность к переходу, – говорит Алиса. – В твоем случае – это шахматы. Видел коврик на полу ванной?

– Там клеточки и шахматные фигурки, – вспоминаю я (давно не обращаю внимания на шахматы вокруг, я уже к ним привык).

– Часть сигналов ты замечаешь, часть проходит мимо сознания, – продолжает Алиса. – Смотри, что я нашла под кроватью, – она протягивает мне белого ферзя. – Думаешь, здесь до нас жил шахматист?

Я беру фигурку из пальцев Алисы. Ферзь очень искусно вырезан из кости.

– Спорим, следующий – не я, а Ван Гог, – говорю я.

– Если ты проиграешь, кто мне отдаст мой выигрыш? – интересуется Алиса.

Я смотрю на часы – пришло время снова набрать Винсента. Телефон есть и в номере, и в холле гостиницы, но меня больше привлекает старый таксофон в пяти минутах ходьбы по всегда безлюдной улице. Разговор посредством этого аппарата сопровождается множеством помех, из-за чего, правда, не становится менее душевным.

Дюрер: Привет, Винни. Как дела?

Ван Гог: Текст готов?

Дюрер: Да. Отправлять? Что с деньгами?

Ван Гог: Деньги не проблема. Но обстоятельства немного изменились. Текст нужно будет передать не мне и не сейчас.

Дюрер: В смысле?

Ван Гог: Ладно, Дюрер, я скажу прямо. Шагал ножом написал мое имя на своих руках и истек кровью в ванне с теплой водой. Сам понимаешь, что это означает для меня. Я удвоил твой гонорар. Ты получишь тридцать тысяч сейчас, еще тридцать – когда отдашь весь текст, вместе с рассказом о моей смерти.

Дюрер: Кому передавать файл?

Ван Гог: Сам поймешь.

Винсент на несколько секунд задумался, после чего деловито поинтересовался:

– Куда отправлять деньги? Оружие тебе еще нужно?

Алиса, я выиграл спор!

54. Смерть гроссмейстера

Про самоубийство Ван Гога я узнал из его же газеты. В статье не сообщалось ни о каких записях, сделанных покойным перед смертью – это меня интересовало прежде всего. Ван Гог застрелился в примерочной большого бутика, куда пришел, чтобы купить несколько рубашек. Пуля прошла сквозь его голову, пробила стену кабинки, разбила ряд из трех аквариумов с золотыми рыбками и ранила в плечо посетителя магазина, известного московского шахматиста.

Мы покинули гостиницу.

Я отвез Алису домой, на Крещатик, там же оставил свою сумку. Я должен был побывать на месте смерти Ван Гога. Не знаю, почему, но должен был.

Бутик не работал, хотя был полдень. Потом я понял – из-за вчерашнего происшествия. Я постучал в стеклянную дверь, и немолодой охранник нехотя поднялся с барского кресла, чтобы открыть.

– Магазин сегодня не работает, – сказал он, приоткрыв дверь.

– Я не за покупками, – приходится признаться мне. – Меня интересует вчерашнее самоубийство.

– Журналист? – дверь сейчас захлопнется.

– Нет. Ван Гог был моим приятелем.

– Как Вас зовут? – интересуется охранник.

– Альбрехт Дюрер, – отвечаю я.

Дверь открывается, и я вхожу в магазин.

– Я был здесь вчера, когда это случилось, – охранник подводит меня к примерочной. – Мне сказали, чтобы я ответил на все Ваши вопросы, так что спрашивайте.

Кто сказал – он не уточняет.

Стенки примерочной отмыты от крови, но кое-где можно заметить тонкие багровые полоски.

– Здесь примерочной больше не будет, – объясняет охранник. – Все уберут. А вот дырка от пули.

– Скажите, не оставил ли Ван Гог какую-нибудь надпись? – спрашиваю я. – На стенке или на полу. Или еще на чем-нибудь.

– Нет, не было никаких надписей, – отвечает он. – Я бы заметил.

Я вышел из кабинки и пробежал взглядом по помещению.

– А где стояли аквариумы? –спросил я.

– Здесь, – он показал рукой.

– Что с рыбками?

– В каком смысле? – переспросил охранник.

– В аквариуме были золотые рыбки, – сказал я.

– Рыбки живы, – улыбнулся он. – Их продавщицы сразу же собрали. Этот человек с Вами? – охранник кивнул в сторону витрины.

На улице возле витрины стоял какой-то парень. Он еще раз постучал по стеклу и помахал мне рукой. Его лицо показалось знакомым.

Охранник открыл дверь, и я, поблагодарив его, вышел из бутика.

– Это Вам, Альбрехт, – молодой человек протягивает мне прямоугольный сверток размером с коробку чая.

Сверток достаточно тяжелый.

– Что это? Кто передал? – спрашиваю я, но парень уже садится в тут же подвернувшееся такси и, уносясь по улице, приветливо машет мне рукой.

Я стою посреди тротуара и держу в руке неизвестно что. «Сейчас рванет», – предполагаю я.

Поколебавшись, я срываю оберточную бумагу.

Шахматные часы, по-видимому, дорогая штука. На задней стенке – золотая табличка с выгравированной надписью.

«Писателю Альбрехту Дюреру от издателя Винсента Ван Гога».

И тут я вспомнил, где раньше видел этого парня. Это был тот самый официант, который передал мне визитку Малевича, якобы оставленную для меня Дали.

55. Горная ложь