Бегство от Франка - Хербьёрг Вассму

Берлин

То, что мы называем «последней мировой войной», пощадило этот район Берлина. Однако некоторые фасады Кройцберга выглядели так, будто с них забыли стереть копоть от бесчисленных пожаров, скрытую под пятидесятилетней грязью. Супружеская пара, сдающая квартиру, сказала, что жить здесь приятно. Фрида лучше меня разбиралась в таких вещах.

Не знаю, чего я ждала. Но меня поразило, что мне придется проходить через несколько комнат, чтобы добраться до своей кровати. Еще в прихожей я вспомнила Франка. Старинный крестьянский шкаф подмигивал двери. И это было только начало. Квартира была битком набита антикварными вещами.

— Я бы не могла жить с вещами, которыми чужие люди пользовались сто лет назад, — с отчаянием сказала я.

— Это уютная и стильная квартира. А сколько тут места! Есть даже маленький балкон с вьющимися растениями, и они еще зеленые. Об этом ты мечтала всю жизнь, — сказала Фрида.

Я осторожно брела из комнаты в комнату, готовая к обороне, если какой-нибудь шкаф, дверь, стол или полки восстанут против моего здесь присутствия.

— Было бы лучше, если б в квартире была только одна комната, — осторожно заметила я, высматривая в то же время вещи, которые могли бы заинтересовать Франка.

— Одна комната! Что за глупости! Между прочим, шкаф в гостиной с дверцами из ограненного стекла — настоящая жемчужина, — сказала Фрида.

— А шкаф в спальне, похоже, когда-то служил для хранения мечей и доспехов в каком-нибудь рыцарском замке, — пожаловалась я.

— С каких это пор тебе перестали нравиться рыцари? — вспылила Фрида и открыла бутылку вина — подарок хозяев по случаю нашего приезда.

— Кто знает, наверно, со временем можно привыкнуть к такому количеству вещей, — с сомнением буркнула я.

— Ты заметила, что от письменного стола открывается вид на улицу? И сколько здесь стекла! — Фрида стояла посреди комнаты и улыбалась.

— По-моему, здесь будет слишком много света.

— Санне! Если тебе не хватает мужества радоваться всему этому, то дальше я с тобой не поеду! — сказала Фрида и выпила первую рюмку.

Была середина октября. Я пересекла улицу перед домом, в котором мы жили, и пошла по короткому проулку, идущему от Виллибальд Алексисштрассе. В порыве оптимизма мне казалось, что солнце одарило каждый отполированный камень мостовой таким количеством золота, что его хватило бы, чтобы позолотить шпиль далеко не маленькой церкви. С балконов свисали отцветающие летние цветы, превращая грязные, полинявшие фасады в экзотические висячие сады.

Из открытого окна первого этажа доносилась музыка, которую Фрида называла музыкой кукол Барби. За воротами лаяла собака. Потом я прошла мимо внушающей уважение водонапорной башни, где теперь была не вода, а молодежь и культура. Перейдя на другую сторону Фидицинштрассе, я вошла в парикмахерский салон, который мне рекомендовала наша хозяйка Софи.

В дверях меня встретил молодой человек с кольцом в ухе и сказал:

— Ich bin Frank[12]!

Мне стало смешно. Вот уж не думала, что услышу от кого-нибудь такие слова. Здесь, в Берлине! Конечно, я все время думала о Франке. От этого никуда не денешься. Наша квартира в какой-то мере была продолжением его антикварного магазина. Но после моих встреч с Франком в Осло все изменилось. Прежние мысли были здесь неуместны. Здесь нужно было остерегаться опасностей и постигать новое. А на все новое требовалось время. С первого дня я установила твердый распорядок дня. Несколько часов я должна была сидеть в гостиной за письменным столом, даже если я ничего не писала, а только смотрела на улицу. Фрида где-то бродила, я никогда не знала, чего от нее ждать. И душа ее и тело были для меня загадкой.

Берлинский Франк галантно подвел меня к креслу. У нас состоялся короткий профессиональный разговор на англо-немецком языке, после чего он почти на три четверти укоротил мои волосы. С прикрытыми глазами и трепещущими ноздрями, словно тюлень, принимающий солнечную ванну на залитой солнцем льдине, я сидела, впитывая в себя разные запахи. Когда я открывала глаза, то видела кочки и сугробы волос, раскиданных на полу. Цветных и обесцвеченных. Пыль приютилась вдоль плинтусов, щелей и в темных углах. Как всегда в подобных заведениях, резко пахло аммиаком. А также случайно скользнувшими мимо дешевыми духами и дезодорантами.

Здесь, в Берлине, от Франка пахло иначе, чем в Осло. Его берлинский вариант пах парикмахером. И, тем не менее, я определенно уловила запах моего Франка. Явственный запах старых газет, плесени, пота и пыли. И чего-то еще. Свежей спермы?

Но этот Франк был совершенно другой. У него был молодой голос. По нему было ясно, что он не обладает прирожденным талантом и опытом интересного прошлого. Кроме того, что-то подсказало мне, что берлинский Франк не позволяет себе соблазняться дамами. Я не понимала, как этот в общем-то симпатичный парень может носить имя Франк, не имея понятия о стратегии Франка. Но вины его в этом не было. Очевидно, он просто ничего не знал о горячих, синкопированных толчках, чередующихся ритмическими перебоями. В лингвистике подобное выпадение гласной — или даже целого слога (Ох-х-х!) — называется апокопа. В медицине это можно назвать коротким отключением сознания. После чего все синкопируется, или завершается, естественным сокращением мышц.

Что этот мальчик мог знать о таких вещах? От него пахло, как от парикмахера, и нужно было заплатить, чтобы он прикоснулся к моим волосам. Я думала о случайностях. О том, что мы кружимся на карусели случайностей. И тот, кто хочет увидеть весь узор целиком, должен смириться, если детали не совпадают. Тут впору сойти с ума. Если я чуть-чуть приоткрывала глаза, то видела его руку, немного отогнутый назад конец большого пальца, когда он резал мои волосы. Потому что он не стриг, а именно резал. В нескольких миллиметрах от уха и шейной артерии. Уверенными, быстрыми и вместе с тем какими-то ленивыми движениями.

Я увидела, как Франк, когда он был у меня последний раз, надевает свое короткое пальто. Он засунул большие пальцы под воротник и стянул его на шее. В его предпоследнее посещение, во время нашего с ним последнего соития, когда мы с ним последний раз лежали вместе в постели, я все испортила, думая о том, попросил ли он уже у жены развод. В последний же его приход мы уже не лежали вместе, а говорили только о делах. Это мы-то с Франком! Человеческие отношения невозможно перевести на банковский счет. В разговорах о деньгах есть что-то опустошающее. Катастрофическое. Как только в отношениях возникает банковский счет, они кончаются, думала я. И на полу между срезанными волосами неожиданно проявилась картина, своего рода tableau: