Волшебные дни: Статьи, очерки, интервью - Виктор Лихоносов

Среда! Она‑то все и определяет. Все наши творческие полеты. Не пора ли заняться накоплением чудесной зеленой среды? В некие сроки мы забыли о роли, какая приходится в подъеме искусства на актив. Нельзя путать драгоценный актив с пронырливыми толпами. Эти последние неспособны заявить о себе содержанием и формой творчества и потому для пробивания своего имени ищут выгоду в мелькании там и сям, в словесных заверениях и в той поистине активистской беготне, которая приносит пользу одним им и никогда — искусству.

Нужно растить личность. На личность в страдные дни опираться гораздо надежнее. Усилиями личностей, естественно добивающихся признания, копится радостная атмосфера подлинно творческого труда, вовремя подхватывается достойная смена.

Подросла молодежь, и не какая‑нибудь, а талантливая, умная, просвещенная. Таланты есть в каждом поколении. Имен многих мы еще не знаем. Наша ожившая строгость к себе, открытое желание услышать забытые голоса своей молодости в строчках, песнях, ролях родившихся позже (главное ведь в природе повторяется), наше великодушие и благословение помогли бы раскрыться незнакомым пока дарованиям в урочный час.

Сама же молодость должна тоже торопить свое восхождение. Вас ждут. Без вас, как без детей в семье, скучнее и тише, вы — свежий, ободряющий ветерок, вы — новая жизнь, которая всегда теребит даже мудрых. Хочется, чтобы с первой поры вы избежали тех ошибок и трезвого расчета, словами о которых без всякого злорадства наполнил я эту статью.

Приятнее было бы писать о светлых делах и надеждах. Мне больше всего хочется понадеяться на молодежь^ Она по — своему, быть может, горячее прославит время, поделится проблемами, мечтами, радостями и тревогами, всем, чем обогащено новое поколение. «Очарованья ранние прекрасны!» — признавался поэт. С этого надо и начинать в творчестве. Не ковырять жизнь, а петь ее. Сложное нагонит с возрастом. Хочется прочитать произведение истинного сына народного. Люди жаждут в полотнах и спектаклях узнавать себя, сокровенные переживания, свой труд и конечно же «тот уголок земли», где пробуждалась и состарится их дорогая жизнь.

Хору кубанского искусства пристало звучать громче, шире и мощнее. Пусть звучат в нем рядом, дополняя друг друга, зрелые и юные голоса. Разве людям не хочется застать на своем веку искусство родного края высоким, достойным правды и красоты кубанской жизни? И мне думается, тут круговая порука вполне уместна: порука строгости, принципиальности, любви к творчеству. Приятна и обязательна одна солидарность: солидарность в честной работе и осознании глубоких общественно — художественных задач, утвержденных перед нами с такой настойчивостью вечно влекущим вперед временем.

1984

БЕЗ СКИДКИ НА ВРЕМЯ

Я всегда думал и думаю: как же это прекрасно, что в разных уголках России есть художники, которые выражают в творчестве истинно народную крестьянскую душу, ту вековую, невысохшую душу, из которой проросло все, из которой, утончаясь от поколения к поколению, вырастали первые летописцы, художники, хрестоматийные русские князья Ярославы, Александры Невские и Дмитрии Донские, культурные послы, просветители, в нашем веке — маршалы, ученые, государственные деятели и т. п. В. Белов, В. Распутин, Е. Носов, В. Астафьев, В. Шукшин, Ф. Абрамов — дети русского крестьянства и — подчеркну! — благодарные дети. Да, они низко, до самой земли, поклонились дедушкам, бабушкам, отцам-матерям за чистоту души, за воспитание в традициях народной правды и добра, за постоянное великое дело, которое они творили вместе со всей страной в годы испытаний, радостей и бед. Они открыто попытались сказать то, что назрело в самой душе народной. Их первое чувство к человеку — милосердие. Между тем, вместо того чтобы честно «разобрать» беловского Ивана Африкановича, заступиться за его еще не устроенную жизнь в колхозе и в семье из девяти (!) человек, порой хитровато спорили на тему: абсолютно понимает Иван Африканович добро или относительно? Так это просто у нас бывает — не увидеть нарочно самого важного. Очень часто — никакого сочувствия, прикасания к живому литературному явлению, одни поиски «системы образов» и «проблем». А на ладони лежала сама жизнь. Читаешь, бывало, и радуешься: должен же был кто‑то восславить этих людей — после «великого перелома», после войны, — этих хранителей тысячелетней нравственности и труда на земле! Восславить, пожалеть, сказать слово правды о них и за них и в художественной форме донести обществу нынешние насущные вопросы! Если бы Е. Носов и другие писатели с ледяным мастерством разбирали жизнь, ничего бы путного они не создали. Вот еще одна их заслуга: они вернули в нашу литературу глубокое чувство. Они как бы укорили прочих писателей, привыкших к формальным восклицательным знакам. Не нужно было им растерянно спрашивать: «Где есть дух?» Они нутром знали, что дух — в душе человеческой, душа эта от технической революции не умерла, как не умерла она после изобретения чуда — колеса, надо быть только чутким, иметь упрямую совесть, сострадание русского художника, мужество и терпение, чтобы все сущее выразить словом; надо жить с людьми теми же трудностями и нехватками, что и все, не болтать на каждом собрании, в каждой статье: «Я отвечаю за все на свете!» — а родниться душой с обиженным и счастливым и с литературного младенчества помнить, какая миссия молчаливо возложена простыми людьми на плечи писателя.

Вот и вся загадка «духа».

Понятие «совесть» тоже обнажилось с приходом в литературу «деревенщиков». Недаром А. Твардовский так дорожил ими.

Совесть, доброта, милосердие… Читайте!

«А тем временем Дуняша застаивалась в галантерее.

Бог ты мой, сколько тут всего! Чулки простые, чулки в резиночку, чулки тоненькие, в паутинку, как у ихней учительницы. Мониста! Голубые, в круглую бусинку, красной рябинкой, зеленым прозрачным крыжовником, и рубчатые, и граненые, и в одну нитку, и в целый пучок… А брошки! А сережки! Блузки какие! Гребенки и вовсе небывалые! Глядела на все это Дуняшка, и даже продавщицы замолчали, как разбегались глаза от красоты невиданной, как сами собой раскрывались пухлые губы от восхищения. Подходила Пелагея не торопясь, разглядывала все это богатство, полная внутренней гордости, что если захочет, то все может купить.

Смотрели на Дуняшку продавцы, ждали, чего пожелает она, на чем остановит выбор. А Дуняшка торопливо шептала Пелагее:

— Глянь, какие сережки! Не дорого, а как золотые! — И моляще дергала мать за рукав.

— Пошли, пошли! Некогда тут! — озабоченно говорила Пелагея.