Волшебные дни: Статьи, очерки, интервью - Виктор Лихоносов

Нужен откровенный, честный разговор из года в год.

Не будем же изгаляться, угождать одним и выгораживать других, бояться обид, сердитых звонков, станем свободными от лавочных «связей с друзьями», примкнем к работе в спокойствии духа и совести. Высшие интересы искусства и только искусства, жажда видеть кубанскую культуру на гораздо более высокой ступеньке, нежели она находится сейчас, должны быть нашей стрелой в минуты выводов об уже содеянном. Если же примерять свои мысли к мыслям друга Ивана Ивановича и противника Петра Петровича, то, повязанный с ними круговой порукой или неприязнью, скажешь выгодное одному, вредное другому и ничего ровным счетом — обществу.

Незачем хвалить композитора за деревянные звуки, режиссера — за спектакль в пустом зале, художника — за картину, заслуги коей гораздо ниже гонорара, писателя — за повесть со скелетами вместо героев во плоти и крови. Почему же столько благостных рецензий читаем мы на их гиблые шедевры? Некоторые творческие работники и даже коллективы пугаются малейших замечаний, гричат «караул! наших бьют!», навеки зачисляют своих г ритиков в стан врагов и злоумышленников.

Но творческое достоинство не в том, чтобы после булавочных уколов принимать оскорбленные позы и пускаться в оголтелую контратаку. Достоинство в высоте самого искусства. Банальные слова. Банально и то, что всегда видно, какими нитками сшито круговое братство. Но как трудно порою отстоять старые истины в творческом быту! Нелепое кумовство тотчас выкидывает доказательства своего «права на существование». Чем отчаяннее кое‑кто печется о своем паблисити, тем ниже он (и каждый раз все ниже) опускается в глазах прямодушных знатоков. Сейчас люди во всем хорошо разбираются. Наступает час, когда роль и влияние искусства на массы должны усилиться. Уже висит в воздухе приговор нашим слабостям, но мы сами еще не роняем об этом ни слова, нам еще кажется, будто дела наши «на уровне века».

Люди же, пренебрегая нашей испорченной шкалой распределения мест, поют песни одного — единственного нашего композитора. Народ сам выбирает красивую мелодию, душой своей притягиваясь к душе музыки. И поразительно: чем реже (по конъюнктурным соображениям) включают иную песню в репертуар музыкальные коллективы, тем охотнее она поется людьми. Аплодисментов нам не слышно, потому что песня поется шофером в кабине, девушкой у окна, штукатуром на этаже еще гулкого дома, колхозниками на полевом стане или в семейном застолье.

Кого же мы, дружные ребята, обманываем?!

Как‑то на встрече в университете студенты спросили меня об отношении к нашим краснодарским театрам. Я ответил: когда‑то меня воспитало театральное искусство, но в местные театры теперь хожу редко. Студенты одобрительно загудели. Каковы же будут воспоминания нынешних студентов, если их молодость проходит без Мельпомены? И они не виноваты.

У нас всего один театральный критик. Он традицией поставлен в невыгодные условия угождения. Его рекламные статьи десятилетиями печатались в кубанской прессе. Поднимите эти статьи. Полное благополучие стояло в театральном мире. «Отдельные недостатки» перечислялись, кажется, лишь для соблюдения приличий. Возьмись критик писать о спектаклях по — столичному, кое‑кто из режиссеров не подавал бы ему руки. Время показало, что нашим театрам как раз и нужен был бы указующий перст. Но традиция компанейской дружбы! Она слаще искусства.

Едва Краснодарское книжное издательство, опираясь на повеление времени, проявило жесткость к качеству рукописей, тотчас зашумели некоторые обиженные метры: ка — ак?! Что это за безобразие, мол? Никакого безобразия: читателю нужны книги и не нужна макулатура. Как звонкой темой ни прикрывайся, видна в произведении огромная лужа мутной воды.

С чем же мы спорим, от чего обороняемся и каковы при этом наши собственные вкусовые ощущения духовной пищи? И помогать издательству вроде некому: злополучно вернули рукопись близкого нам товарища. Было немало случаев, когда авторы клали свои рукописи на столы редакторов… вместе с уже готовыми приятельскими рецензиями на них. В следующий раз является в издательство со своей полупудовой рукописью сам автор бывшей рецензии, а рецензия на его рукопись написана благодарным товарищем.

Что это? Это круговая порука и полная беспринципность. Издательство, решившее наконец покончить с подобной практикой, конечно же будет виновато перед теми писателями, которые хотели бы превратить его из государственного в домашнее. Но такую вину издательства полезно бы закрепить на все последующие годы.

«Пришла пора говорить о литературе настоящим, мужественным языком и вещи называть их собственными именами», — настаивал как‑то М. А. Шолохов.

Графоманам мы даем еще слабый отпор. Их защитительные эгоистические инстинкты стирают значение и саму идею живого художественного дела. Внешне графоман голосует за все насущное. Втайне ополчается на насущное уже тем, что пишет ради прибыли и тщеславного положения. Первые его враги — мастера. Интриги, куча мала, пустословие на собраниях — его здоровая питательная атмосфера. Уважение к заветам классиков у него — всего лишь поза, присказка. Бездарность всеми мерами расширяет свой круг, и мы знаем целое сообщество графоманов. И даже сообщество графоманов — читателей. Они без устали убеждают всех остальных в теплокровности мертвой литературы. Так на обочине возникает фальшивая среда. Она тащит в творческий союз на себя похожих и, разрастаясь численно, претендует на полноценную единственность. В этом‑то деловом сговоре и растлевается художество.

Все же, как ни странно, каждый в душе чувствует, что его товарищ занимается чем‑то не тем, не настоящим делом, что читать товарища скучно, он фальшивит, просто колотит деньги, а хочет, чтобы его уважали за… «художественные достоинства».

В глубокой сплоченности бездарей открываешь вдруг крайнее неуважение друг к другу. Неправда творческая неизбежно роднится с неправдой жизненного поведения. Лицемерие становится правилом. «Это ужасно! — говорит писатель о спектакле, картине, рукописи в одном углу, а перейдя в угол другой, высказывается совсем иначе: — Вы знаете, мне понравилось!» Так ему выгодней. Он беспокоится лишь о сохранении «хороших отношений», нимало не стыдясь того, что такие отношения зовутся торговыми. Заботы о росте своего товарища нет. Более того: товарищ всегда против честного отзыва о своих трудах — гласное отрицание их помешает ему колыхаться на волнах искусства безбедно. Ему по душе лживая похвала. Он ее частенько сам же организует. Круг замыкается. И получается, что судит нас непримиримо одна молва, а сами мы плотно закрылись от нее взаимовыручкой, преувеличением своих заслуг и своими руками созданной средой, отсталость которой не признаем.