Песнь пророка - Линч Пол

Теперь в доме она ощущает себя не в своей тарелке и каждую ночь лежит без сна, прислушиваясь. Проезжающая машина может означать что угодно: припозднившегося гуляку или раннюю пташку, Айлиш переворачивается и видит, что Молли спит на половине кровати Ларри, и не помнит, когда она сюда перебралась. Она обнимает дочь, желая поскорее заснуть и проснуться в другом мире. «Гарда Шихана» не приходила, она трижды звонила в участок, а потом еще раз, прося соединить ее с мистером Тиммонсом, но ей ответили, что его перевели. Теперь она знает, были и другие нападения, не только на их дом: по всей стране ветровые стекла автомобилей крушили трубами и битами, били витрины, разрисовывали фасады. Ходят слухи, что среди громил были сотрудники госбезопасности и «Гарда Шихана». Какое удивительное совпадение, говорит Айне, прямо коллективная телепатия, мы каждый вечер смотрим про вас в новостях, я начала потихоньку молиться, ничего не могу с собой поделать, хотя во мне нет ни капли религиозности, и я не перестаю думать о Марке. Айне, пожалуйста, не надо произносить его имя по телефону. Это ощущение стремительности, динамического давления, будто некое чувствительное оборудование в теле считывает, как в воздухе накапливается насилие, тепло переходит от горячего к холодному, газ от низкого к высокому, энергия уступает беспорядку, и то, что не может этому противостоять, рассеивается. Автомобиль притормаживает рядом с домом, и у Айлиш перехватывает дыхание, дверца открывается и захлопывается, ее рука тянется под кровать, и, подходя к окну, она сжимает в ладони молоток Ларри, сосед выходит из такси и идет к своему дому, роясь в кармане в поисках ключа.

Она сдергивает с кровати Бейли мокрую простыню и, сама не зная зачем, роется в его прикроватной тумбочке. Месиво ручек, стикеров, пластмассовых солдатиков, застывших в воинственных позах, один бросает гранату, остальные прицеливаются, стоя на колене, раньше солдатики принадлежали Марку. Рука шарит у задней стенки, нащупывает зажигалку, потом еще две, и все из ее сумки. Айлиш поднимает с пола худи, принюхивается, сигаретным дымом не пахнет, кто знает, что у него на уме, думает она, возможно, пытается отучить меня от курения. Она идет с сыном по Коннел-роуд, воздух гудит над деревьями, она искоса наблюдает, как изменилась его осанка, как смело и напористо он шагает. Дотрагивается до зажигалки в кармане и хочет заговорить, но тут оба поднимают глаза на пролетающий военный вертолет. Червяк гложет, ты боишься червяка? Она молчит, внимательно смотрит на сына, стараясь не хмурить брови. Что за червяк такой? Червь сомнения? О чем ты говоришь? О червяке. Что за червяк? Не знаю, это трудно объяснить, думал, ты знаешь. Когда Бейли говорит, его лицо морщится, подушечки пальцев скользят по увитой плющом изгороди. Червяк извивается, набирает силу, червяк делает то, что ему нравится. Они остановились у кафе «Аламод», и она замолкает, разглядывая кружево разбитой витрины, успевая насчитать три удара битой или камнем, витрина заклеена крест-накрест. На двери висит уведомление о принудительном закрытии со следующей недели. Свет горит, но в кафе пусто, мужчина, засыпающий зерна в кофемашину, поворачивается к ним с двусмысленным выражением на лице — неуверенная улыбка не может скрыть печали. О, Иссам, говорит она, что они натворили, я думала, ты закрылся. Они тихо беседуют, пока Бейли выбирает место, и она присоединяется к нему за столиком у окна и понижает голос. Прекрати эту червячную бессмыслицу, мне это не нравится. Но червяк существует, и ему нет дела, нравится он тебе или нет. Послушай, я буду с тобой откровенна, в ближайшее время нам придется непросто, и именно сейчас мне нужна твоя помощь. Бейли крутит солонку, она выхватывает солонку у него из рук и ставит на стол перед собой. Ты все еще мочишься в постель. У меня болят ноги, говорит Бейли, мне нужны новые ботинки. Завтра купим тебе новые ботинки. Но сперва мы должны разобраться с тем, что ты мочишься в постель. Я не мочусь в постель. Бейли, отнесись к этому серьезно, хочешь спать в кровати Марка, пожалуйста, ты всегда хотел спать у окна, но ведь Марк когда-нибудь вернется. Она изучает открытую мальчишескую физиономию, радуясь тому, что он есть, видит, каким он был во младенчестве, каким, возможно, станет в старости, частицу света, подвешенную в вечной тьме и на краткий миг испускающую сияние, веснушки, сгущающиеся вокруг носа, глаза, такие знакомые и такие чужие, тот, кто смотрит этими глазами, изменился, каково это — каждое утро просыпаться в доме, где нет отца и где брат больше не спит с тобой в одной комнате? А если он не вернется? Выслушай меня, твои отец и брат обязательно вернутся. А если нет? Не говори глупостей, куда они денутся, когда все закончится? Червяк делает что захочет. Я просила тебя не повторять эти глупости про червяка, ты должен верить мне, когда я говорю, что они вернутся, я ни в чем в жизни не была так уверена, как в этом, но сейчас мы должны держаться из последних сил, ты меня понимаешь? Понимаю, говорит он, но червяку все равно, что мы делаем. Так сопротивляйся, схвати червяка за горло и сверни ему шею. Иссам подходит к столику мягкой шаркающей походкой. Она просит принести яичницу и кофе, зато Бейли заказывает полный завтрак, и Иссам с улыбкой смотрит на него сверху вниз. А что будешь пить: молоко, колу, сок, воду? Я хочу кофе. Айлиш хмурится через стол. Кофе? Да, я уже не ребенок. Ладно, говорит Иссам, кофе для молодого человека.

За пятнадцать минут до обеда ее неожиданно вызывают в отдел кадров на совещание, сообщение появляется на экране, когда она говорит по телефону. Она окидывает взглядом офис, в конференц-зале горит свет, жалюзи опущены, Пола Фелснера нет в кабинете. Не закончив разговор, она кладет трубку, берет кружку и идет на кухню, наблюдая, как коллеги рассеянно смотрят в экраны, думает о внезапной череде новых назначений, о партийных функционерах, внедренных в фирму, о том, что режим усилил хватку. Смотрит, как кофеварка наполняет кружку, затем ставит ее в раковину. Она заставит их подождать еще несколько минут. Айлиш возвращается к столу, достает из сумки телефон для связи с Марком, отправляет сообщение, вот уже несколько дней она не может ему дозвониться, телефон выключен, а на сообщения он не отвечает. Невидимая рука поднимает жалюзи в конференц-зале, на ее столе начинает звонить телефон. Она представляет, как забирает пальто и молча уходит, звонит адвокату, но адвокат ей пока без нужды, затем, как заведенная игрушка, шагает в сторону конференц-зала. За овальным столом рядом с безымянной брюнеткой из отдела кадров сидит Пол Фелснер, она заходит, подвигает к себе стул, взглядом упирается в неуверенную улыбку брюнетки, затем Пол Фелснер говорит, спасибо, Айлиш, что пришли. Она не намерена смотреть ему в глаза, вместо этого разглядывает узкий рот, кривые зубы в нижней челюсти, маленькие ручки на столе рядом с документом, который сделает ее свободной. На краткий миг она упивается своим страданием, глядя в окно, приглушенный искусственный свет мешается с одолженным наружным, чувство нереальности происходящего преследует ее, когда она опускает глаза на свои руки, Айлиш и грустно, и досадно, и хочется смеяться над тем, что девять лет ее жизни должны закончиться так. И тогда она оглядывает брюнетку с головы до пят, улыбается и спрашивает, вам подсказать, с чего начать? Смотрит в глаза Полу Фелснеру и вместо лица видит дыру.

В зеркале отражается темная комната. В нем застыло ее лицо, как будто сейчас ночь, а не день, шторы задернуты, малыш спит в кроватке, Бейли кричит в саду. Айлиш смотрится в зеркало и не узнает себя, руки тянутся к прошлому, запертому в ящике стола, золотому обручальному кольцу матери, помолвочному кольцу с бриллиантом грушевидной огранки. Она взвешивает оба кольца на ладони в поисках образа, задержавшегося в ускользающей памяти, перед ней проступает лицо Айне, затем исчезает, подобно призраку. Боль, которую она испытала, когда сестра отказалась взять одно из колец после смерти матери. Айлиш закрывает глаза, желая увидеть прошлое в движении, но движутся только чувства, и она ощущает насмешливый материнский взгляд, слышит горькую фразу, однажды сорвавшуюся с ее уст, твой отец не рожден жить холостяком. Айлиш опускает глаза на кольца, подсчитывая их цену, рука проводит по другим предметам на кровати, вазе из свинцового стекла, юбилейному серебряному подносу овальной формы, принадлежавшему бабушке, ее собственной крестильной ложке. Каждый предмет вызывает мгновенный всплеск чувств, и, хотя в этих вещах нет ничего особенного и Айлиш легко с ними расстанется, это ведь настоящие семейные реликвии, украшения, живущие в темных ящиках. В дверях появляется Молли. Не злись, пожалуйста, но вчера ночью я получила от Марка сообщение. Когда Айлиш отводит глаза от двери, ее глаза в зеркале сверкают. Я же сказала, чтобы ты не злилась. Ради всего святого, Молли, что он написал? Он отправил сообщение в десять минут второго, написал, что у него все хорошо, чтобы я не волновалась и что он делает это ради папы. Айлиш смотрит в угол комнаты, словно видит сына в каком-то беззвучном пространстве, поворачивается к Молли, которая садится на кровать, поглаживая вазу. Ты сказала Бейли про работу? Не уверена, что сейчас ему нужно знать. Почему бы тебе не попросить денег у Айне? Молли, разве я тебе не говорила, все скоро наладится. А у нас будет баранина на Пасху? Да, у нас будет баранина, хотя я не понимаю, почему мы до сих пор празднуем Пасху. Она ловит себя на том, что смотрит в зеркало на противоположной стене комнаты и видит мать, которая в ответ смотрит на нее, зеркало тоже когда-то принадлежало ее матери, и Джин тоже видела в нем свою мать, а ее мать видела свою. Голова кружится над пропастью времени, но, когда Айлиш открывает глаза, зеркало продолжает твердить свою правду, что нет времени, кроме сейчас. Она надевает на палец помолвочное кольцо матери и отдергивает шторы, впуская внутрь пасмурный день.