Россiя въ концлагерe - Иван Солоневич

Я вынимаю изъ кармана коробку папиросъ. Юра начинаетъ говоритъ по англiйски. Степенно и неторопливо мы шествуемъ мимо начальника колонны и вeжливо -- одначе, такъ сказать, съ чувствомъ собственнаго достоинства, какъ если бы это было на Невскомъ проспектe -- приподымаемъ свои кепки. Начальникъ колонны смотритъ на насъ удивленно, но корректно беретъ подъ козырекъ. Я увeренъ, что онъ насъ не остановитъ. Но шагахъ въ десяти за нами скрипъ его валенокъ по снeгу замолкаетъ. Я чувствую, что начальникъ колонны остановился и недоумeваетъ, почему {69} мы не на работe и стоитъ ли ему насъ остановить и задать намъ сей нескромный вопросъ. Неужели я ошибся? Но, нeтъ, скрипъ валенокъ возобновляется и затихаетъ вдали. Психологiя -- великая вещь.

А психологiя была такая: начальникъ колонны, конечно, -- начальникъ, но, какъ и всякiй совeтскiй начальникъ -- хлибокъ и неустойчивъ. Ибо и здeсь, и на волe закона въ сущности нeтъ. Есть административное соизволенiе. Онъ можетъ на законномъ и еще болeе на незаконномъ основанiи сдeлать людямъ, стоящимъ на низахъ, цeлую массу непрiятностей. Но такую же массу непрiятностей могутъ надeлать ему люди, стоящiе на верхахъ.

По собачьей своей должности начальникъ колонны непрiятности дeлать обязанъ. Но собачья должность вырабатываетъ -- хотя и не всегда -- и собачiй нюхъ; непрiятности, даже самыя законныя можно дeлать только тeмъ, отъ кого отвeтной непрiятности произойти не можетъ.

Теперь представьте себe возможно конкретнeе психологiю вотъ этого хлибкаго начальника колонны. Идутъ по лагерю двое этакихъ дядей, только что прибывшихъ съ этапомъ. Ясно, что они должны быть на работахъ въ лeсу, и ясно, что они отъ этихъ работъ удрали. Однако, дяди одeты хорошо. Одинъ изъ нихъ куритъ папиросу, какiя и на волe куритъ самая верхушка. Видъ -интеллигентный и, можно сказать, спецовскiй. Походка увeренная, и при встрeчe съ начальствомъ -- смущенiя никакого. Скорeе этакая покровительственная вeжливость. Словомъ, люди, у которыхъ, очевидно, есть какiя-то основанiя держаться этакъ независимо. Какiя именно -- чортъ ихъ знаетъ, но, очевидно, есть.

Теперь -- дальше. Остановить этихъ дядей и послать ихъ въ лeсъ, а то и подъ арестъ -- рeшительно ничего не стоитъ. Но какой толкъ? Административнаго капитала на этомъ никакого не заработаешь. А рискъ? Вотъ этотъ дядя съ папиросой во рту черезъ мeсяцъ, а можетъ быть, и черезъ день будетъ работать инженеромъ, плановикомъ, экономистомъ. И тогда всякая непрiятность, хотя бы самая законнeйшая, воздается начальнику колонны сторицей. Но даже возданная, хотя бы и въ ординарномъ размeрe, она ему ни къ чему не нужна. И какого чорта ему рисковать?

Я этого начальника видалъ и раньше. Лицо у него было толковое. И я былъ увeренъ, что онъ пройдетъ мимо. Кстати мeсяцъ спустя я уже дeйствительно имeлъ возможность этого начальника вздрючить такъ, что ему небо въ овчинку бы показалось. И на весьма законномъ основанiи. Такъ что онъ умно сдeлалъ, что прошелъ мимо.

Съ людьми безтолковыми хуже.

ТЕОРIЯ ПОДВОДИТЪ

Въ тотъ же день совeтская психологическая теорiя чуть меня не подвела.

Я шелъ одинъ и услышалъ рeзкiй окликъ:

-- Эй, послушайте что вы по лагерю разгуливаете? {70}

Я обернулся и увидeлъ того самого старичка съ колючими усами, начальника санитарной части лагеря, который вчера встрeчалъ нашъ эшелонъ. Около него -- еще три какихъ-то полуначальственнаго вида дяди. Видно, что старичекъ иззябъ до костей и что печень у него не въ порядкe. Я спокойно, неторопливо, но отнюдь не почтительно, а такъ, съ видомъ нeкотораго незаинтересованнаго любопытства подхожу къ нему. Подхожу и думаю: а что же мнe, въ сущности, дeлать дальше?

Потомъ я узналъ, что это былъ крикливый и милeйшiй старичекъ, докторъ Шуквецъ, отбарабанившiй уже четыре года изъ десяти, никого въ лагерe не обидeвшiй, но, вeроятно, отъ плохой печени и еще худшей жизни иногда любивши поорать. Но ничего этого я еще не зналъ. И старичекъ тоже не могъ знать, что я незаконно болтаюсь по лагерю не просто такъ, а съ совершенно конкретными цeлями побeга заграницу. И что успeхъ моихъ мeропрiятiй въ значительной степени зависитъ отъ того, въ какой степени на меня можно будетъ или нельзя будетъ орать.

И я рeшаю идти на арапа.

-- Что это вамъ здeсь курортъ или концлагерь? -- продолжаетъ орать старичекъ. -- Извольте подчиняться лагерной дисциплинe! Что это за безобразiе! Шатаются по лагерю, нарушаютъ карантинъ.

Я смотрю на старичка съ прежнимъ любопытствомъ, внимательно, но отнюдь не испуганно, даже съ нeкоторой улыбкой. Но на душe у меня было далеко не такъ спокойно, какъ на лицe. Ужъ отсюда-то, со стороны доктора, такого пассажа я никакъ не ожидалъ. Но что же мнe дeлать теперь? Достаю изъ кармана свою образцово-показательную коробку папиросъ.

-- Видите-ли, товарищъ докторъ. Если васъ интересуютъ причины моихъ прогулокъ по лагерю, думаю, -- что начальникъ отдeленiя дастъ вамъ исчерпывающую информацiю. Я былъ вызванъ къ нему.

Начальникъ отдeленiя -- это звучитъ гордо. Провeрять меня старичекъ, конечно, не можетъ, да и не станетъ. Должно же у него мелькнуть подозрeнiе, что, если меня на другой день послe прибытiя съ этапа вызываетъ начальникъ отдeленiя, -- значитъ, я не совсeмъ рядовой лагерникъ. А мало ли какiя шишки попадаютъ въ лагерь?

-- Нарушать карантина никто не имeетъ права. И начальникъ отдeленiя -тоже, -- продолжаетъ орать старичекъ, но все-таки, тономъ пониже. Полуначальственнаго вида дяди, стоящiе за его спиной, улыбаются мнe сочувственно.

-- Согласитесь сами, товарищъ докторъ: я не имeю рeшительно никакой возможности указывать начальнику отдeленiя на то, что онъ имeетъ право дeлать и чего не имeетъ права. И потомъ, вы сами знаете, въ сущности карантина нeтъ никакого...

-- Вотъ потому и нeтъ, что всякiе милостивые государи, вродe васъ, шатаются по лагерю... А потомъ, санчасть отвeчать должна. Извольте немедленно отправляться въ баракъ. {71}

-- А мнe приказано вечеромъ быть въ штабe. Чье же приказанiе я долженъ нарушить?

Старичекъ явственно смущенъ. Но и отступать ему неохота.

-- Видите ли докторъ, -- продолжаю я въ конфиденцiально-сочувственномъ тонe... -- Положенiе, конечно, идiотское. Какая тутъ изоляцiя, когда нeсколько сотъ дежурныхъ все равно лазятъ по всему лагерю -- на кухни, въ хлeборeзку, въ коптерку... Неорганизованность. Безсмыслица. Съ этимъ, конечно, придется бороться. Вы курите? Можно вамъ предложить?

-- Спасибо, не курю.

Дяди полуначальственнаго вида берутъ по папиросe.

-- Вы инженеръ?

-- Нeтъ, плановикъ.

-- Вотъ тоже всe эти плановики и ихъ дурацкiе планы. У меня по плану должно быть двeнадцать врачей, а нeтъ ни одного.

-- Ну, это, значитъ, ГПУ недопланировало. Въ Москвe кое-какiе врачи еще и по улицамъ ходятъ...

-- А вы давно изъ Москвы?

Черезъ минутъ десять мы разстаемся со старичкомъ, пожимая другъ другу руки. Я обeщаю ему въ своихъ "планахъ" предусмотрeть необходимость жестокаго проведенiя карантинныхъ правилъ. Знакомились съ полуначальственными дядями: одинъ -- санитарный инспекторъ Погры, и два -- какихъ-то инженера. Одинъ изъ нихъ задерживается около меня, прикуривая потухшую папиросу.

-- Вывернулись вы ловко... Дeло только въ томъ, что начальника отдeленiя сейчасъ на Погрe нeтъ.

-- Теоретически можно допустить, что я говорилъ съ нимъ по телефону... А впрочемъ, что подeлаешь. Приходится рисковать...

-- А старичка вы не бойтесь. Милeйшей души старичекъ. Въ преферансъ играете? Заходите въ кабинку, сымпровизируемъ пульку. Кстати, и о Москвe подробнeе разскажете.

ЧТО ЗНАЧИТЪ РАЗГОВОРЪ ВСЕРЬЕЗЪ

Большое двухъэтажное деревянное зданiе. Внутри -- закоулки, комнатки, перегородки, фанерныя, досчатыя, гонтовыя. Все заполнено людьми, истощенными недоeданiемъ, безсонными ночами, непосильной работой, вeчнымъ дерганiемъ изъ стороны въ сторону "ударниками", "субботниками", "кампанiями"... Холодъ, махорочный дымъ, чадъ и угаръ отъ многочисленныхъ жестяныхъ печурокъ. Двери съ надписями ПЭО, ОАО, УРЧ, КВЧ... Пойди, разберись, что это значитъ: планово-экономическiй отдeлъ, общеадминистративный отдeлъ, учетно-распредeлительная часть, культурно-воспитательная часть... Я обхожу эти вывeски. ПЭО -- годится, но тамъ никого изъ главковъ нeтъ. ОАО -- не годится. УРЧ -- къ чертямъ. КВЧ -- подходяще. Заворачиваю въ КВЧ.

Въ начальникe КВЧ узнаю того самаго расторопнаго юношу съ побeлeвшими ушами, который распинался на митингe во время выгрузки эшелона. При ближайшемъ разсмотрeнiи онъ {72} оказывается не такимъ ужъ юношей. Толковое лицо, смышленные, чуть насмeшливые глаза.

-- Ну, съ этимъ можно говорить всерьезъ, -- думаю я.

Терминъ же "разговоръ всерьезъ" нуждается въ очень пространномъ объясненiи, иначе ничего не будетъ понятно.

Дeло заключается -- говоря очень суммарно -- въ томъ, что изъ ста процентовъ усилiй, затрачиваемыхъ совeтской интеллигенцiей, -- девяносто идутъ совершенно впустую. Всякiй совeтскiй интеллигентъ обвeшанъ неисчислимымъ количествомъ всякаго принудительнаго энтузiазма, всякой халтуры, невыполнимыхъ заданiй, безчеловeчныхъ требованiй.