Бумажный домик - Франсуаза Малле-Жорис

— На каникулы мы ездили к дяде, в Ланды. Там края колодцев на уровне земли прикрывают решетками от детей и животных. Но иногда про решетки забывают, а может, Белла сама снимала их, точно не скажу. В общем, она раскачивалась над этими колодцами, опираясь только на локти и спустив ноги вниз, в эту дыру, к самой воде. Так и качалась: взад-вперед, взад-вперед. Сами понимаете, я умирала от страха и подойти к ней боялась, вдруг упадет, а она хохотала, запрокинув голову: «Боишься! Боишься!» И правда, я боялась. А еще она взбиралась на стену монастырской часовни: «Меня обидели! Я брошусь отсюда». Внизу толпились сестры: «Изабелла! Мы вас умоляем!» А я твердила ей: «Когда-нибудь ты на самом деле упадешь! Вот увидишь».

Изабелла теперь модистка в Туре. У нее три дочери, прехорошенькие. Она дважды разводилась, но «все так же весела», рассказывает мадам Жозетт. Когда я приехала в Тур прочесть лекцию, мне вдруг захотелось повидаться с Изабеллой. Потом я подумала — зачем? Она наверняка больше не качается над колодцами.

— О! Вы вряд ли нашли бы ее, — говорит мадам Жозетт. — У нее такие причуды. В прошлом году я, например, вдруг узнаю от одного нашего знакомого, который оказался в Туре проездом, что она ни с того ни с сего, никого не предупредив, взяла и уехала на Кубу.

— На Кубу?

— Да, на Кубу. А когда я написала ей, потому что мне хотелось знать, что она думает о положении на Кубе (как вы знаете, я очень интересуюсь этими вещами), она мне ответила, что, мол, была там в потрясающих пещерах, а вход в них прямо с ананасового поля, и очень довольна, что увидела это, она никогда не верила, что ананасы растут прямо на земле, а не на деревьях. Это все, что она видела на Кубе — ананасы! Вы представляете?

А ведь может статься, что Изабелла, модистка из Тура, до сих пор раскачивается над колодцами в Ландах.

— И все же, — твердит мадам Жозетт, — как можно увидеть на Кубе одни только пещеры и ананасы, когда существует столько проблем, когда…

Конечно. Мадам Жозетт жаждет информации, объективной и полной, и это прекрасно. Но и ананасы — это тоже прекрасно. И пещеры тоже. Кто в детстве не мечтал о пещерах? Да, верно, увидеть одни ананасы — это маловато… А если не увидеть их совсем? Нет, их надо тоже увидеть. В этом главная трудность. Я все время кручусь вокруг этой проблемы. Мы столько болтали о красоте мира, оправдывая несправедливость, что в конце концов стали стыдиться этой красоты. Как объяснить детям — я не случайно возвращаюсь вновь и вновь к детям, ведь, чтобы разговаривать с ними, я должна для себя все прояснить до конца, — что мы принадлежим к двум мирам, и к миру иному принадлежим через мир земной, а не вопреки ему, как научить их радоваться жизни, не впадая в беспечность, привить им любовь к земной красоте и поэзии и в то же время заставить почувствовать, что рядом с такой красотой существует столько страдания?

Меня удивляет и восхищает эта незнакомая женщина, которой взбрело в голову слетать на Кубу, и вот она летит, и возвращается, и в восторге, потому что ей наконец-то удалось рассеять сомнения и своими глазами увидеть, что ананасы растут на полях, прямо из земли, как артишоки. Может быть, в детстве она загляделась на красочную обертку от шоколада («Колониальные товары. Сбор ананасов на Гваделупе»), или ей запомнилась картинка в учебнике географии, но уверенности у нее не было, сомнения оставались: детям легко заморочить голову, и живая природа так непохожа на аккуратные, раскрашенные в три-четыре цвета географические карты… А теперь, в сорок три года, она знает, она видела чудесные сталактиты в глубине земли и ананасы на ее поверхности, и это ей, Изабелле, качающейся над колодцами, Изабелле, взбирающейся на монастырские стены, кажется самым важным, важнее, чем аграрная политика, чем борьба с неграмотностью, чем свобода слова на Кубе, чем все то, что волнует мадам Жозетт: вот уж кто вернулся бы напичканный сведениями, с полными чемоданами таблиц и статистических данных. Изабелла восхищает меня, но и огорчает. Как сохранить в себе детскую чистоту взгляда, не впадая при этом в ребячество, экстравагантность, эстетизм? Как, ратуя за мировой прогресс, накапливая знания, участвуя в борьбе, не утратить способности удивляться, способности к бескорыстной радости и не жалеть о том времени, которое ты отдашь этой радости, этому удивлению?

Я делаю попытку сочетать поэзию и информацию, предлагая детям послушать взятую взаймы пластинку с очень красивой, эпически распевной, в духе Гюго, кубинской песней с таким припевом: «Alfabetisar, alfabetisar…»[8] Но Полина выражает самые серьезные сомнения в здравомыслии народа, который поет о своей радости учиться читать.

— Лично я прекрасно бы обошлась без всякого чтения, — заявляет она. — С меня вполне хватит одного рисования. Мне никогда не хотелось учиться! Неужели надо устраивать революцию ради того, чтобы учиться писать?!

— Тебе бы тоже захотелось, если бы тебе не позволяли, — вставляет шпильку Альберта, в которой сильно развит дух противоречия.

— А разве там детей в школу не пускают?

— Пускать-то пускают, но самих школ нет, или они очень далеко от дома, или дети должны работать на полях, или…

— И из-за этого бывают революции?

— Как когда. Для революции существует множество причин.

— Мам, а что такое революция?

Альберту, которая видела баррикады возле школы, тоже интересует этот вопрос:

— Мам, а революция — это грех? А война — это грех?

Венсан, который охотно прибегает к цитатам и чувствует себя всегда уверенно в области теологии:

— Конечно. Об этом говорится в Библии. Не убий. И у апостола Павла тоже что-то есть на эту тему, по-моему, там, где он говорит, что надо подчиняться королям и президентам.

— Ну а если сам президент приказывает тебе: «Вперед!» — и ты обязан воевать, тогда ты волен убивать, а весь грех — на президенте.

— Ты можешь этому противиться, отказаться по религиозным соображениям, — замечает наш добродетельный Венсан.

Полина хохочет во все горло:

— Если президент принуждает тебя, значит, это он совершает грех, а ты преспокойно можешь перестрелять всех своих врагов: пиф-паф!

— В таком случае все президенты на свете попали бы в ад, — замечает Венсан.

— Вполне возможно, что они туда и попали, — говорит Альберта.

Некоторое время мы размышляем над печальной судьбой президентов.

— А все равно совершать революцию по приказу президента никак нельзя, потому что революцию совершают против президента, — замечает Венсан.

— Так что же, бедные студенты попадут в ад? — спрашивает Полина.

— Нет, не попадут, ведь они никого не убивают.

— А если ты убиваешь кого-нибудь и считаешь, что это справедливо? А если ты убиваешь кого-то очень плохого? А если…

И пошло-поехало… Все сегодняшние дети смотрят телевизор. Все сегодняшние дети по крайней мере слышали слова «Вьетнам», «Биафра», грохот разрывающихся гранат, свист пуль, даже если они никогда и не задумывались обо всем об этом. Может, не все они задают такие сложные вопросы? А может, это хорошо, что мои такие вопросы задают?

— Не знаю, считаются или нет революции и войны грехом. Думаю, это вопрос личной совести. Если, к примеру, ты сам считаешь, что какая-то война несправедлива, то тогда участвовать в ней, даже если тебе приказывают, — грех.

Альберта:

— Но если ты не хочешь участвовать, тебя сажают в тюрьму?

— Девушек не сажают, — сетует Полина. — Девушек вообще не берут на войну. А жаль, потому что…

— В революциях девушки принимали участие, и в Сопротивлении тоже. А в Израиле, например, они даже носят форму, как солдаты.

— Вот здорово! — радуется Полина, которая теперь смотрит в будущее с большим оптимизмом.

— Тюрьмы можно избежать, если, как говорил Венсан, отказаться воевать по религиозным соображениям и попроситься в Красный Крест, — объясняю я.

Венсан. Непротивление. Я — за. Но только не всегда в нем есть смысл. Помнишь, ты нам рассказывала про крестьян, которые строили дорогу в Сицилии, хотели доказать, на что они способны и что им надо дать работу.

Альберта. И им дали работу?

Венсан. Не думаю.

Полина. И тогда они устроили революцию?

Я. Нет. По крайней мере, пока что нет.

Полина. Но они ее устроят?

Я. Не знаю.

Венсан. Но когда существует несправедливость, как в этом случае, разве устроить революцию и сражаться — грех?

Я в затруднении. Решение находит Альберта:

— Надо просто написать папе римскому. Ты пишешь ему: вот случилась такая несправедливость, и я вынуждена делать революцию. А он присылает тебе индульгенцию.

— Ты думаешь, он ответит?

Альберта, уверенная в успехе:

— Конечно. Вот когда запрещалось есть мясо по пятницам, дядя одной моей подруги, он болел, получил от папы такую индульгенцию — разрешение есть мясо, и это уже не считалось грехом.